То, чего нет

— Полынь, волчий след, черноцвет и корень дождь-травы. Для возбуждения аппетита, — слово «аппетит» я произнес с особым отвращением. — А также драконова трава, сорокажильник и еще какая-то гадость, чтоб не впустую есть, а вес набирать. Еще пирога, Тенах?

— Если можно, с собой, — ухмыльнулся Тенах. — Сил нет смотреть, как ты мучаешься.

Тенах отбыл с пирогом под мышкой, а я сидел в поперечном шпагате и обедал до ужина. Ужин мог заставить и мертвого ощутить голод. Но не меня. Все же я его съел. В жизни ничего труднее не делал.

— Все, — решительно сказал я при виде добавки. — Я должен спать, а не помирать. Бедные драконы. У меня скоро вырастет чешуя.

— Только огнем не плюйся, — улыбнулась Ахатани. — А то мне до утра придется чинить простыни.

Улыбка у нее вышла невеселая.

— Что случилось, зайчонок? — растерянно спросил я.

Ахатани отвернулась.

— Пойдем в дом, холодно становится, — тихо сказала она.

Я встал и последовал за ней. Она молча закрыла дверь, молча постелила мне постель. Я поймал ее, когда она собиралась выйти, и посадил рядом с собой.

— Ахатани, что случилось? Мне просто не по себе, когда ты такая грустная.

— Да? — без всякого выражения ответила она.

— Да.

Она молчала, и я не торопил ее.

— Я тебе нравлюсь? — неожиданно спросила она.

— Слов нет сказать, как нравишься, — искренне ответил я. Мне не стоило произносить эти слова, но она застала меня врасплох, и я даже подумать не успел, что следовало ответить по-другому.

— Но ты...— она смутилась. — Я хочу сказать... когда ты в первый день ко мне и не притронулся, я думала, ты просто жалеешь меня. Ждешь, пока я привыкну.

— Это правда, — подтвердил я.

— Но я привыкла, — твердо ответила Ахатани. — Сразу. И ты это отлично знаешь.

В голове моей лихорадочно носились мысли и среди них не было ни одной подходящей. Очень трудно думать на очень сытый желудок.

— Потом я думала, это из-за того, что ты должен сделать.

Я изумленно вытаращился на нее. Ей я о предстоящей битве не говорил ни слова.

— Тенах сказал, там будет опасно.

— Милое преуменьшение. Если жив останусь, непременно повешу Тенаха на его длинном языке, — пообещал я.

— Значит, там опасно.

— Да, — подтвердил я. — И мне надо набраться сил.

— Но я вижу, что силы ты не копишь, а тратишь. Не тренируешься и... и вообще. И все-таки ты избегаешь меня. Я не прошу ничего, я не хочу тебе навязываться, только...

Я поцеловал ее. Она мотнула головой, и поцелуй скользнул по ее виску.

— Не надо. Это очень грустно, что ты меня жалеешь.

— А жалость не такая плохая штука, — улыбнулся я. — Но ты ошибаешься. За что тебя жалеть? Разве ты косая, кривая, горбатая? Век такой красоты не видел.

(И лучше бы и не видел совсем, добавил я мысленно. Мне было бы легче.)

— Я тебе мешаю? — почти беззвучно спросила она. Я в душе проклял свое легкомыслие, с которым я надеялся, что останусь ей чужим.

— Ты мне очень нужна, Атани. Очень. Но я не имею права.

— Почему?

— Да потому, что я могу умереть! — заорал я, доведенный до отчаянья ее кроткой настойчивостью. — Тенах мне все рассказал о теперешних брачных обычаях. Сроки вдовства теперь знаешь, какие?! Хотел бы я посмотреть на того обалдуя, который их устанавливал! Я бы ему то его орудие, которое ему все равно без пользы, живо в глотку заправил, пусть подавится! Если я умру или разведусь с тобой, ты десять лет не имеешь право выходить замуж! Десять! Ты хоть понимаешь, что это такое?! А если я с тобой не спал, очистительный срок три месяца, и ты свободна.

— Тебе так хочется, чтоб я овдовела и через три месяца вышла замуж? — спросила она каким-то странным голосом.

— Нет, — честно признался я. — Не хочу. Зубами скриплю от одной мысли. Но какое право я имею оставить тебя на десять лет одинокой и беззащитной? Вот если я вернусь...

Ахатани повернулась ко мне. Плечи ее дрожали, из глаз текли слезы, но губы ее улыбались.

— Ты уже вернулся, — сказала она, смеясь и плача, и обняла меня. И моя решимость воздержаться развеялась как дым. И ее любовь освятила мою силу.

Наутро я встал в очень уравновешенном расположении духа. Иначе и не скажешь. Ощущение счастья и прочего блаженства точно уравновешивалось сознанием вины. Так что когда Тенах явился с очередным докладом о невозможности поспеть к сроку, я его облаял так, как никого и никогда в жизни. Тенах ушел совершенно озверевший, и озверение равномерно распределилось по шеям горе-строителей. В полдень последнего дня Тенах сообщил мне, что дамба готова, и русло пустое.

— Хорошо бы оно еще высохнуть успело, — вместо благодарности я начал критиковать. — Ладно, обойдемся тем, что есть. Попробуем, во всяком случае.

Мне следовало проститься с Ахатани, как положено. И сказать что-нибудь подобающее Тенаху. Но у меня ничего не получалось. Все эти дни я мог ждать боя, ужасной гибели и вообще самого гнусного. Занятие, конечно, не из приятных. Но теперь я не мог даже ждать. Неотвратимое надвинулось.

— Тебе страшно? — спросил проницательный Тенах.

— Страшно, — ответил я. — Наверное. Я даже не знаю.

— Тебя проводить? — спросила Ахатани.