То, что делает меня (Моя сумма рерум)

— Значит так, с мамой у тебя одни правила, со мной будут другие. Ты же знаешь, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят... — многозначительно начал он.

— Нет, подожди, — бабушка отодвинула папу. Схватила меня холодной рукой за голое плечо и развернула к себе, а заметив большущий, немного потемневший синяк на ребрах, ахнула.

— Это давно, — не моргнув и глазом, соврал я. — С велосипеда упал.

Но она уже переключилась на тщательное разглядывание моего лица, обнаружила ссадину на брови и фингал.

— Что случилось? — дрожащим голосом проблеяла она, старательно приглаживая мне волосы, так что я почувствовал ещё и шишку на голове.

Бабушка всегда такая, приставучая очень. Мало того, что ей постоянно всё нужно знать, так она потом ещё нотациями замучает. В первое время, после родительского развода и пока папа не женился на Аллочке, она частенько к нам приезжала, следила за моим воспитанием, но потом, когда появился Дятел, к счастью, переключилась на него.

Я удивленно посмотрел в зеркало, словно понятия не имею о чем речь. Видок и в самом деле был не самый лучший. Бровь прилично разбита и ссадина выглядела вполне свежей. Такую болячку трудно не заметить, так что вранье про велосипед точно не прокатит. Фингал же оказался небольшим, но ярким. Хорошо хоть нос больше не кровил, хотя я чувствовал, что он всё же припух.

— А… это, — протянул я как можно беспечнее. — В витрину случайно врезался, когда из магазина выходил. Думал, дверь открыта. Такие стекла чистые у них в салоне, а я на телефон смотрел.

Отмазка сработала моментально, причем одновременно в двух направлениях. Бабушка сразу завела песню, что мы со своими телефонами скоро без голов останемся, и про идиотов, ловящих покемонов на проезжей части, а потом сразу переключилась на то, что по улицам вообще нечего шастать, так как в наше время ничего, кроме неприятностей не нагуляешь. И уже на кухне, громыхая кастрюлями, продолжила про наркоманов и гопников.

А папа взял у меня новый телефон и ушел к себе на диван — изучать.

И тут, откуда ни возьмись, возле меня нарисовалась Аллочка, сунула в руки какую-то страшную коричневую рубашку и давай сюсюкать:

— Не расстраивайся, малыш. Нам всем нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу.

От этого её «малыша» стало очень неприятно, точно я такой же инфантильный идиот, как её сынок.

— Пойдем я тебе рану обработаю.

— Не нужно, спасибо, — попробовал выкрутиться, но не тут-то было.

— Просто перекись и пластырь. Не упрямься, — она потащила меня на кухню.

Кто бы сомневался, ведь Аллочка — врачиха, и не дать умереть мне от царапины это её гражданский долг.

По правде говоря, внешне она была довольно красивая. Высокая худощавая блондинка с тонкими чертами лица, чем-то смахивающая на Николь Кидман. Это у отца на женщин вкус такой. Потому что у мамы и Аллочки во внешности много общего. Только мама была пониже ростом, носила короткие стрижки, говорила то, что думает, не скромничала и не мялась, как та.

— Вот так, — Аллочка проделала непонятные манипуляции с моими волосами. — Если чёлочку набок зачесать, то пластырь почти не заметно.

В ту же минуту передо мной возникла дымящаяся тарелка с тушеной капустой, от одного запаха которой аппетит совершенно пропал.

— Ешь давай, — распорядилась бабушка.

У бабушки были медные, забранные наверх волосы, тонкие нарисованные черные брови и отличная для семидесяти лет осанка. В детстве она напоминала мне Фрекен Бок из старого мультика про Карлсона, только значительно худее. Бабушка работала в какой-то вузовской библиотеке и считала себя очень современной.

— Не хочу, спасибо, — я отодвинул тарелку.

— Как? — она недоумевающе уставилась на меня.

— Аппетита нет, — не мог же я вот так в первый день сказать, что в принципе терпеть не могу любые тушеные, пареные или жареные овощи. Хотя и понимал, что такую еду мне теперь будут совать каждый день. Они тут все были фанаты рагу, фаршированных перцев, голубцов и прочей гадости.

— Так, — бабушка вытерла руки о фартук и, схватив меня за подбородок, заглянула в глаза. От неё пахло горячим маслом и жидкостью для мытья посуды. — Голова кружится?

— Нет.

— Тошнит?

— Нет.

Однако мои ответы, похоже, её совершенно не интересовали.

— Алла, ну-ка померь ему давление. Вдруг сотрясение.

Аллочка, сидевшая возле меня и тщетно пытавшаяся запихнуть в забитую до отказа коробку с лекарствами остатки пластыря, тоже пристально уставилась мне в глаза, словно намереваясь сквозь них пробраться в мозг.

— Валентина Анатольевна, если даже и сотрясение, то на давлении это никак не сказывается.

— Всё равно, — настаивала бабушка. — Такими вещами не шутят.

— Не нужно давление, — я отодвинул тарелку ещё дальше и встал. — Лучше полежу.

— Правильно, ложись, — закивала бабушка, и её пучок смешно запрыгал. — А я тебе сейчас пустырник заварю.

Я действительно мечтал поскорее упасть в кровать, чтобы хоть как-то переварить события прошедшего дня, однако впереди меня ждало самое суровое испытание.