То, что меня не убьёт...-1

Они с бабушкой возвращались с последней из этих комиссий, и бабушка вслух рассуждала, куда, в какой кружок или секцию пристроить внучку во исполнение предписания, а Миль просто шла рядом и жмурилась, наслаждаясь осенним солнышком, и загребала ногами, чтобы опавшие листья шуршали как можно громче и пахли как можно сильнее. Они пахли упоительно, пряно, печально и сладостно, корицей, кориандром и свежим арбузом… Бабушка, заметив, наконец, что вещает для собственного удовольствия, умолкла и присоединилась к прогулке.

Они забрели в сквер с дорожками и скамейками, усыпанными листьями всех оттенков янтаря — свежеопавших, ещё не верящих в окончание полёта и всё пытающихся взлететь, и смирившихся, побуревших, подсохших, снисходительно позволяющих шалуну-ветру шевелить себя, шелестя при этом сонно и задумчиво. Солнечный свет, и без того золотой, цедясь сквозь жёлтые кроны, становился и вовсе пронзительным и в то же время рассеяным, падая словно ниоткуда в никуда, он отражался от ковра опавших жёлтых же листьев и зависал в ароматном воздухе, забыв о времени… и тонким флёром оседал в душе…

Бабушка присела на скамью. Миль тотчас натаскала ей самых красивых листьев, а сама вернулась в золотой свет, на золотой ковёр — кружиться вместе с листопадом. Кружилась, дышала и не могла надышаться этим золотым ветром, не могла наглядеться на этот необыкновенный свет…

И думала, что нарисовать это чудо у неё, скорее всего, опять не получится.

Домой шли не торопясь, входя в сиреневые сумерки, расцвеченные огнями загоравшихся фонарей. Зашли в столовую, перекусили горячими пирожками — невозможно было пройти мимо, особенно на пустой желудок, запах разливался на пол-квартала, а вблизи просто разил наповал. Бабушка что-то напевала, задумавшись, Миль плелась рядом, держась за бабулину сумку — она, как всегда, по возможности избегала непосредственных прикосновений, хотя и научилась их терпеть, ничем — ни мимикой, ни телодвижением, ни жестом — себя не выдавая. Да и как иначе? Люди, особенно родные, постоянно друг друга касаются, это часть повседневности, а бабуля, хоть и знала о такой особенности внучки, решила, видимо, что со временем у девочки эта странность прошла сама собой, организм перерос её наравне со многими другими перекосами, и забыла о ней. Хорошо ещё, что не все прикосновения (например, бабулины) вызывали… отторжение. И что общество приучено соблюдать дистанцию — если условия позволяют, люди друг к другу не подходят ближе, чем на полметра и не дотрагиваются один до другого без причины. Причём, что особенно приятно, чисто инстинктивно. И это правильно — могла бы добавить Миль. Ей трудно было бы объяснить, почему не следует ни гладить её по голове, ни класть ей на плечо руку, ни держать её «за ручку». И вообще вызывала раздражение необходимость объясняться. В некоторых случаях, как, например, с мамой, не спасала даже варежка — Миль до сих пор помнила напряжение в середине ладошки, нарастающее до полной невозможности контакта. Наверное, если тренироваться, это можно научиться переносить — как боль, как щекотку. Но тогда уж очень похоже на пытку…

Мама, кстати, тоже не очень любила «нежности». Заботилась, была рядом, защищала, наряжала, баловала… Шоколад, лучшие конфеты, игрушки, нарядные платьица и бантики, новогодние костюмы и туфельки, умывания, купания, стрижки, книжки — это всё мамочка. Чистое бельё, вышитые салфеточки, занавесочки, кружева — это тоже она. А вот сказка перед сном, с теневым театром, когда на стене бьёт крыльями тень петуха, пробегает тень волка, проходит вразвалку медведь, плавно пролетает птица, скачет ушастый зайчик… весёлая баталия в игрушечном уголке, скачки — верхом на сильных широких плечах, высокая, в потолок, ёлка в ярких огоньках, катанье на санках с горки, рисование вперемаз, рыбалка в камышах, обучение плаванью с писком и визгом, езда на велосипеде — это всё папочка… и почему-то — никакого свербения в ладони, никакого напряжения.

Совсем стемнело. До дома уже недалеко. Зашли в гастроном, бабуля прикупила что-то нужное. Пока она рассчитывалась, Миль стояла у громадного магазинного окна и глядела в расцвеченную огнями темноту. Собственно, какая уж такая темнота в большом-то городе? Фонари — горят, окна — светятся, реклама — сияет, витрины — тоже свой вклад вносят. Это на совсем уж окраине, где и фонари через два на третий горят, да и то едва, там да, ночь темна. А здесь — вон, всё и всех отлично видно. Прохожие туда-сюда снуют, одежда на них цветная, пёстрая, «в этом сезоне особо модны оттенки беж и сочетания тёплой гаммы». Листва на деревьях от такой подсветки ещё желтее кажется… А вот эти про моду, видать, не думают, хотя на старух не похожи. Монашки, не монашки — тени тенями, лица бледные, будто полустёртые, какие-то никакие. В толпе разноцветно одетых горожан глаз выделяет их сразу. Если эти люди хотели быть незаметными, то эффекта добились. Противоположного. О, рассосались куда-то…