То, что нас объединяет

К этому времени она уже трижды могла стать матерью. Два сына и дочь. Или троица дочерей. Выкидыш происходил на раннем сроке, когда еще нельзя было определить пол ребенка. Нил водил бы сыновей на футбольные матчи, а Сара учила бы всех троих готовить. Почему бы мальчикам не освоить эту простую науку? В конце концов, в последнее время только и разговоров, что о равноправии. Кухонный стол, заваленный яичной скорлупой, заставленный баночками с приправами и мукой. Повсюду детский смех и ароматы пищи.

Собака, гоняющая мяч по саду. Кот, лениво развалившийся на подоконнике. Дни рождения, походы в зоопарк, пикники, сказки на ночь. Семейные воспоминания, призванные согреть их с Нилом старость. Ну что за пытка, придумывать жизнь, в которой ей отказано? И все же Сара не могла остановиться.

Она потянулась за листком бумаги, лежавшем на ночном столике. Письмо пришло этим утром, в ответ на ее короткое, полное отчаяния послание, которое она отправила на следующий день после выкидыша.

Господи, поверить не могу. Ну не должно было этого случиться – по крайней мере с кем-то, вроде тебя, кто только и думает, как бы сделать всех счастливыми. Не заслуживаешь ты подобной несправедливости.

Хелен, как всегда, откровенная до предела. Хелен, чья прямота была для Сары, как глоток свежего воздуха.

Я ломаю голову, пытаясь подыскать слова утешения, но понимаю, что слов таких нет. Могу сказать только, что все это останется однажды в прошлом. Ты не забудешь того, что случилось, и сохранишь в душе эту боль. Но жизнь понемногу наладится, а ты станешь сильнее. И снова будешь смеяться. Уж поверь: я знаю, о чем говорю.

И Сара ей верила. Верила женщине, чей муж умер совсем молодым.

Он заболел раком, написала ей Хелен через несколько месяцев плодотворного обмена письмами. В то время ему было тридцать три. Из меня будто душу вынули. Но жизнь шла своим чередом. У меня была Элис, так что выбора попросту не было.

Вот и все. Вопросов Сара не задавала, поскольку чувствовала, что любопытство в данном случае неуместно.

Вместе с утренним письмом Сара получила коробку, в которой находилась небольшая баночка.

«Восьмичасовой крем, – гласила наклейка на банке. – Смягчает потрескавшиеся губы, заживляет небольшие порезы и синяки, хорошо увлажняет кожу». У крема был сладковатый, слегка приторный запах, но это хоть как-то разнообразило ее унылое времяпрепровождение.

Не знаю, пользуешься ли ты уже таким – я так без него и дня прожить не могу. А тебе известно, что Элизабет Арден была первой женщиной, помещенной на обложку журнала «Тайм»? Она была суфражисткой – прошла маршем с 15 000 других женщин мимо собственного салона в Нью-Йорке. И все участницы марша накрасили губы ярко-красной помадой, ставшей символом силы и уверенности в себе.

За пять лет регулярной переписки (одно или два письма в месяц) они так ни разу и не встретились, хотя жили на расстоянии часа езды друг от друга. Не было у них речи и об обмене фотографиями. Правда, один и тот же маленький снимок сопровождал большинство статей Хелен.

Саре так и не удалось отчетливо разглядеть ее: лицо повернуто в полупрофиль, глаза опущены. Темные волосы острижены совсем коротко, едва ли не по-мальчишески. Глаза, судя по оттенку кожи, тоже должны быть темными. Такое чувство, что она пыталась остаться неузнанной. Разумная предусмотрительность, если учесть некоторые из ее взглядов, намеренно вызывающих. Вдобавок она продолжала довольно безапелляционно высказываться о книгах и пьесах, которые произвели на нее впечатление бездарных.

Да у тебя просто нет сердца, писала ей в таких случаях Сара, но Хелен лишь отмахивалась от ее упреков. Я критик, отвечала она, и мне платят за то, чтобы я была бессердечной. Вдобавок, должен же кто-то компенсировать вашу бесконечную снисходительность, мисс Само-Благодушие.