То, что не исчезает во времени (СИ)

Он то пытался найти выход, то, наслушавшись разговоров в камере, впадал в уныние, то смирялся — эх, будь что будет, от судьбы не уйдешь. И ждал вызова к следователю. Прикидывал, что сказать, как вывернуться — может, еще пронесет.

«Батя-покойничек приснился. К чему бы это? Хорошо хоть не звал за собой. Это сколько годов прошло? В тридцать первом схоронили. Значится, семь годов уже.

Э-эх… Зачем полез в сторожа? А куда с моей ногой ковылять? От дома близко. Дом… Как там теперь Настена? Васька-то в армии. Ничего, мои помогут, ежели чего.

И кто же поджег эту часовню? Ну, выпили мы с Михалычем. Первый раз, что ли? Вот же сморило меня. Пятьдесят с лишком мешков с зерном. Всё сгорело. Да всё ли? Может, украл кто, а потом и поджег? А теперь на меня всё спишут, как пить дать спишут.

Свалить бы и мне на кого. Да, поди, разберутся. А это, говорят, смотря какой следователь попадется.

Вот и Настена ругала — хоть на работе не пей, случись чего, а ты лыка не вяжешь. Да как не пить, ежели жизнь такая!

Какое хозяйство у бати было! А сейчас одну курицу держишь и боишься, что в кулаки запишут.

Вроде по-умному всё делал. Сколько раз отсыпал с каждого мешка помаленьку, и ничего, проносило. С голоду, что ли, пухнуть?!

А может, откупиться? — Николай присел, от такой мысли аж в жар бросило. — Вот где пригодилась бы коробочка Фрола Фомича. А как провернуть? Настена не знает ничего. Расскажешь — отберут! К стенке — и концы в воду! Или начнут расспрашивать откуда. Вот и будешь как уж на сковороде. Ежели нашел, то почему не отдал советской власти. А теперь подкупить ее хошь?!»

Лязгнула дверь.

— Проходь! По одному. Эй, двинься там.

— Да куда тут?

— Скоро и стоять будет негде!

— Когда пожрать принесут?

— Разговорчики!

В камеру запихнули еще пять человек. Николай пригляделся и узнал председателя колхоза из соседней деревни Ивана Полоскунова.

«Его-то за каким? Шибко идейный, говорят. А вот и его взяли. Пойти, что ли, приспроситься? Место потеряю. К себе позвать? Да тут тесниться некуда. Меньше знаешь, лучше спишь. Самому бы выкрутиться».

Но любопытство взяло верх. И всё легче с земляком: и место держать, и время коротать.

— Иван! — замаячил Николай. — Полоскун! Пробирайся сюда. Давай.

Они были одногодками, но Иван выглядел старше, солиднее. А то: и в Гражданскую воевал, и раскулачивал, и должность не маленькая, и дома шесть ртов — все успел.

Поздоровались. Сели вместе.

— Тебя-то, Иван Савельич, за что? По ошибке? Ничего, разберутся, отпустят, — начал успокаивать земляка Николай — видел, что тот старается держаться спокойно и уверенно, но получается плохо.

— Ну, должны разобраться. А тебя каким ветром сюда занесло?

— Не слыхал, три дня назад часовня у нас горела? А я сторож, с меня и спрос.

— Как же ты пожар не заметил? Спал, что ли?

— Ох, и не спрашивай! Выпили мы с Михалычем, со счетоводом нашим. Черт его принес! Ну, я и проспал «царствие небесное». Пятьдесят мешков с зерном…

— Нда, за такое по головке не погладят. А следователь что говорит?

— Дак не вызывали еще. Ты вот грамотный, подскажи, как чего сказать. Сколько дать могут?

— По нынешним временам… — Председатель замолчал, снова уйдя в свои переживания. — «Грамотный»… Не знаю. Со следователем побеседуешь, и видно будет.

Снова лязгнула дверь.

— Венин, на выход!

Николай вздрогнул — столько ждал этого, а вызвали, и мурашки по телу. Он поднялся на негнущихся ногах, кивнул Ивану и, стараясь ни на кого не наступить, побрел к двери.

— Шевелись, сучий потрох! Руки за спину! — Конвоир, улыбчивый белобрысый парень лет двадцати пяти, ругался беззлобно, скорее, от избытка молодых сил. И от этого еще больше сжималось сердце — уж лучше бы лютовал.

Они поднялись из подвала на первый этаж и пошли по узкому коридору, потом снова по лестнице на второй этаж. Остановились у обшарпанной двери. Конвоир постучался и, получив добро, завел подследственного.

Николай робко вошел в комнату. Там за письменным столом сидел и читал бумаги невысокий лысоватый мужчина с воспаленными, красными глазами. Он указал Николаю на табурет и снова уткнулся в бумаги.

Николай осторожно присел, оглядывая кабинет. Ничего особенного — квадратная небольшая комната, одно окно, второе заложено кирпичами. Жилой дом переделали под тюрьму, догадался Николай.

Наконец следователь оторвался от бумаг и, взяв чистый лист, начал беседу, вернее опрос — имя, проживание, образование, должность… Когда с формальностями было покончено, он встал, прошелся от стола к окну, открыл форточку.

— Душно, Николай Петрович. Ночью прохладно, а днем еще жарко бывает. Вот и сегодня — прям лето красное.

Николай поерзал на табурете, еще не зная, поддакивать или помалкивать пока.

— Да, мы же не познакомились, то есть я-то про вас всё знаю, — следователь сделал паузу, — а меня зовут Терентий Евгеньевич.

Николай кивнул, но выражение его лица, напряженно выжидающее, не изменилось.

— Вижу, вижу, что осознаете свою вину. Да, Николай?

— Проспал. Виноват.

— Проспал… Да только ли в этом вина?

— А в чем же еще? — дрогнувшим голосом спросил подследственный.

— А не ты ли и поджег? А?

— Нет. Как же… зачем?