То, что ты любил (СИ)

— Завтра! Покажешь завтра, а сегодня я заберу у тебя кошмары. — Грейнджер неумело пыталась торговаться, и Драко это совсем не нравилось.

— А если не получится? — Решил уточнить он. — Еще что-то заберёшь?

— Нет. — Грейнджер выглядела пугающе беззаботно. — Я просто верну тебе кошмары.

Драко тяжело сглотнул и кивнул.

— Тогда спокойной ночи, Малфой. — Она хихикнула и растаяла в воздухе. Драко соскочил с кровати и бросился прочь из палаты, позабыв даже о тапочках. В голове стучала одна единственная мысль: «Хоть бы целитель Аддингтон сегодня дежурил!»

***

— Он идет на поправку. — Нарцисса Малфой стремительным шагом пересекла кабинет мужа и подошла к полке, на которой хранились семейные альбомы с колдографиями.

— Прошу прощения. — Люциус оторвал взгляд от длинного списка и с недоумением воззрился на супругу.

— Драко попросил альбом с детскими колдографиями. Целитель Аддингтон считает это хорошим знаком.

— И когда ты об этом узнала? — Люциус заинтересованно изучал лицо Нарциссы, словно видел впервые.

— Драко проснулся в третьем часу ночи, ворвался в кабинет к Аддингтону и попросил связаться с нами. Он хочет, чтобы я привезла альбом со старыми колдографиями. Аддингтон связался со мной по каминной сети, как только счёл уместным.

— И в чём же тут признак выздоровления? — нахмурился Люциус. — Как по мне, его помешательство стало только сильнее.

— Это значит, что мысли о трагедии отошли на второй план и он снова думает о доме, о нашей семье. — В голосе Нарциссы звенели слезы.

— Мы немедленно собираемся в больницу. — Люциус свернул список и убрал его в ящик стола. — Если Аддингтон прав и Драко стало лучше, я озолочу их этаж.

Нарцисса порывисто обняла мужа, после чего сняла с полки альбом.

— Он здесь такой замечательный, — прошептала она, глотая слезы, и провела пальцами по кожаному переплету.

— Это же наш сын! До сих пор не могу поверить, что он заболел из-за инцидента с этой грязно… — Люциус поймал осуждающий взгляд жены и исправился. — Бедной магглорожденной девочкой.

— Мы должны проявить сострадание и уважение, — тихо пробормотала Нарцисса. — Бедняжка Гермиона. Неужели тебя не пугает то, что она была ровесницей Драко?

— Не так сильно, как то, что Драко стоял рядом с ней и эта глыба могла рухнуть на него. Нет-нет, мне, конечно, очень жаль бедную девочку, — добавил он, — но меня не покидает мысль о том, что мы могли сейчас оплакивать сына.

Нарцисса вздрогнула, прижала альбом к груди и поспешила прочь из кабинета. Люциус посмотрел ей вслед и вздохнул: пожалуй, он наговорил лишнего.

***

Драко вцепился в альбом, как в самое драгоценное сокровище в мире. Грейнджер сидела на его кровати уже добрых двадцать минут, а он никак не мог придумать повод, чтобы попросить мать уйти. Тем более, та была так рада видеть его, верила в его исцеление — и Драко попросту не смог. Им овладело двоякое чувство: с одной стороны хотелось побыть с матерью ещё, с другой же не терпелось показать Грейнджер то, что имело право называться любовью.

— Смотри, — произнес Драко, как только дверь за Нарциссой закрылась, и принялся листать альбом. Снимки выглядели очень странно. Точнее, они все были прекрасны по отдельности, но собранные вместе представляли собой невообразимую картину.

— На семейные праздники отец обычно приглашал колдографа, — протянул Драко, словно оправдываясь перед Грейнджер за карточку, на которой он, в смешном зеленом сюртучке, сидел на руках у Нарциссы. На той было темное бархатное платье и фамильные украшения, а волосы собраны в сложную высокую прическу. Картину довершал отец в наглухо застегнутой парадной мантии. Лица у всех троих были серьезными, если не сказать — суровыми. На этот снимок Грейнджер смотрела с таким странным выражением, что Драко решил уточнить.

— Я не этот снимок хотел показать, — произнес он. — Тут есть и другие, правда.

— От него веет холодом. — Грейнджер умела быть невероятно точной в определениях. — Знаешь, тут такие вещи чувствуются острее.

— Есть другие, — повторил Драко. — Мать очень любила делать снимки.

Он перевернул страницу и посмотрел на самого себя, сидящего на высоком детском стуле. Рядом с ним копошилась эльфийка-кормилица с тарелкой каши, и маленький Драко безропотно ел из её рук.

— Вот это я хотел показать, — тихо проговорил Драко, чувствуя, как к горлу подступает ком.

— Кашу? — насмешливо поинтересовалась Грейнджер. — А я вот никогда ее не любила. Но ела, потому что надо.

— Нет, я не про кашу. — Драко тяжело сглотнул. — Я про Дигли, моего эльфа. Я очень её любил.

Грейнджер с удивлением уставилась на снимок, но Драко было уже не остановить.

— Она была моей няней. Всегда была рядом. У неё я ел все, что угодно, без капризов. Когда она впервые дала мне кашу, я начал вредничать, разбросал ее по стенам, и тогда Дигли наказала себя. Я знал, что другие эльфы так делают, но не хотел для неё такого. Она была очень хорошая: пела красивые песни, играла со мной, утешала, когда я плакал. И я очень не хотел, чтобы Дигли себя наказывала, поэтому давился этой чёртовой кашей, но ел. Если это не любовь, Грейнджер, то что?