То, что вы хотели

За спиной неприметного парня появились несколько человек, которые тащили упирающегося, дрожащего от холода и страха мальчишку лет шестнадцати. Он плакал и повторял как заведенный:

– Нет, нет, я больше не буду, не буду, не буду…

– Отпустите пацана, – по-доброму улыбнувшись беззубым ртом, сказал отец. Улыбка получилась страшной, и мальчик захлебнулся в рыданиях. – Вот, товарищи, – обратился к соратникам старик, – эти негодяи не стесняются эксплуатировать детский труд. Не бойся, малыш, – сказал он мальчику, – все уже позади, мы тебя не тронем, только расспросим немножко и отпустим.

И погладил его по голове. Пацан сразу успокоился, даже потянулся доверчиво к доброму на вид дедушке. Он и меня так гладил, когда я был маленьким, и я тоже всегда успокаивался. Сейчас смотреть на это было невыносимо.

– Ну расскажите, юноша, зачем вы пошли работать в это гнусное заведение? – ласково поинтересовался мой отец. – Только честно расскажите, за честность вам ничего не будет, обещаю.

Ободренный его словами, мальчик на выдохе, словно бросаясь в омут, ответил:

– На айфон восстановленный заработать хотел. Мы с мамкой одни живем, без отца, денег мало, а айфон хочется. – Он помолчал немного, отдышался и торопливо добавил. – Но вы не подумайте, я в свободное от учебы время, строго по КЗоТу, четыре часа в день…

– Это хорошо, что по КЗоТу, и что из бедной семьи хорошо – значит, наш ты парень, рабочий. А вот айфон – плохо, есть же хорошие дешевые телефоны производства китайских товарищей. Ну это ладно, реклама голову задурила, бывает… Ты мне, юноша, лучше вот что скажи. Чего в “Макдональдс”-то пошел, много же работ есть и более высокооплачиваемых? Ну там, вагоны разгружать, или в доставке еды… Я и сам в юности вагоны разгружал. Ты не бойся, главное, честно скажи.

Мальчик, казалось, засомневался. Он посмотрел на окровавленные тела коллег, оглянулся на держащих его здоровенных, мрачных мужиков, потом бросил взгляд на допрашивающего его ласкового деда. И все-таки решился.

– Я это… бигмак очень люблю… с картошечкой и колой… и коктейль еще ванильный. А здесь… здесь бесплатно для сотрудников…

С отцом произошла быстрая и страшная перемена. Из почти благообразного старичка он мгновенно вновь превратился в злобного гоблина. Лицо его побагровело, глаза выпучились, а из беззубого рта посыпались проклятия:

– Сука, тварь, тварь продажная! Картошечка, значит?! За картошечку, за гамбургеры и ванильный коктейль, за колу их поганую родину продал? Мать свою несчастную, одинокую продал, да?! Хорошо, гаденыш, получишь ты сейчас у меня свои печеньки, жрать будешь, пока не лопнешь, сука! А ну-ка, ребята, принесите ему этих вонючих бигмаков.

На кассах оставались еще теплые, не розданные покупателям бургеры. Молчаливые, мрачные мужики притащили несколько подносов и встали с ними перед парнем.

– Ешь! – заорал отец на несчастного испуганного мальчишку. Тот стал трясущимися руками разворачивать бумажную упаковку.

– Быстрее, тварь!

Мальчишка ускорился и, даже не до конца развернув бумагу, впился зубами в булку с котлетой. От волнения кусок не лез ему в горло. Он жевал, давился, старался, но проглотить все равно не мог.

– Жри давай, скотина, чего мешкаешь?!

Мальчик лихорадочно задвигал челюстями, из глаз его потекли детские крупные слезы, он подавился, закашлялся, и его стошнило. Несколько волокон непережеванной котлеты в слизи и слюнях попали на костюм стоящего перед ним старика. Серый такой костюм, финский, цвета мокрого асфальта, я его с детства помнил. А отца – нет, не то что не помнил – не представлял даже… Он просто не мог быть таким. Но он был. Кусочки гамбургера, оказавшиеся у него на брюках, превратили его в чудовище, в фашиста, почти гестаповца… Схватив с подноса завернутый в бумагу бигмак, он буквально впечатал его в рот кашляющего мальчика.

– Жри, сука! Бесплатно, тварь, жри, как и хотел. Что, гад, не наелся? Тогда вот тебе еще, жри, скотина!

Парнишку крепко держали гогочущие мужики. А отец брал все новые и новые завернутые в бумагу гамбургеры и впечатывал их в лицо задыхающегося мальчика. Они выползали из упаковки, размазывались по детскому лицу, покрывая его полностью, так что и глаз становилось не видно. И текущих из них крупных слез. А отец хватал все новые и новые гамбургеры и впечатывал, впечатывал, впечатывал… И орал:

– Жри, жри, жри, жри, паскуда!

* * *