То, о чем не говорят

Она вылезла из постели, подхватила одежду. Я обошел кровать, чтобы перехватить ее.

— Элейн, я не хочу…

…бить тебя.

— Может, тебе лучше уйти?

Но я сделал это.

То, чего она всегда хотела.

Внезапно она стала маленькой и легкой, почти невесомой. Я ударил открытой ладонью, но она отлетела назад, ударилась о стену, но не сползла, а моргнула, изумленная, от боли. После того первого раза стало просто и весело, как со многими дурными поступками, и следующий удар отправил ее в другом направлении, к другой стене.

— Мэтью, нет. Стой!

На этот раз она поднялась не так быстро. Ее рот кровоточил. Я схватил ее за волосы, бросил поперек кровати.

Оседлал ее.

Ее глаза заполнил яркий, недоуменный ужас. Следующий удар заставил ее кричать. Кулак поднялся, могучий и сильный, хотел бы я, чтоб таким был мой член, но я ее не ударил. Что-то врезало мне по уху, по шее. Заехало по ребрам с другой стороны.

— Отпусти ее!

Я вырвал руку из неистовой хватки Элейн, повернулся и схватил Кори за запястье. Нунчаки стукнули по полу. Я повалил его и прижал. В тусклом свете я видел муку на лице этого мальчика, бледном, как мрамор, с черными, пылающими яростью глазами. Любимое лицо, с розовым ротиком, открытым, как сладчайшее из обещаний.

Потом комната взорвалась, когда Элейн схватила лампу у изголовья и врезала ее металлической подставкой мне по голове.

Неоновая боль, новогодний Таймс-сквер у меня в черепушке. Элейн и Кори убегали. Я услышал, как заперлась задвижка на двери туалета, встал и заковылял туда.

— Мэтью, уходи! Попробуешь выломать дверь, я закричу: «Пожар!» Тогда все, кто есть в здании, прибегут.

— Но я… не должно так все кончиться. Элейн? Кори. Кори, поговори со мной.

— Иди к черту, козлина!

Элейн шикнула на него:

— Не зли его, он безумен. — А потом мне: — Уходи. Хватит запугивать меня и моего сына.

Я прижался головой к двери. Казалось, я снова стою у той двери туалета, двери, за которой Фредди Бартон стоит на коленях меж ног моего отца, голова ходит вверх-вниз, а я жажду, чтоб это был я. Я. Я знал, что мне не положено плакать, но не помнил почему.

Перед тем, как покинуть квартиру Элейн, я нашел нунчаки Кори на полу и прихватил их с собой. Все равно он был слишком юн, чтоб владеть столь опасной вещью.

Потом я пошел искать.

Далеко идти не пришлось. Двое из них развалились у стены дома Элейн. Передавали бутылку, спрятанную в пакете, укуренные и разморенные, как змеи на жаре.

Я подошел к одному из них, с соблазнительным белым горлом и черными глазами палача.

— Еще хочешь потусить?

Хуже всего было то, что он не удивился.

Я дал увести себя в комнату в убогом доме, занятом шлюхами и героиновыми торчками.

Но в тот вечер нас было трое — я, тот парень и нунчаки Кори.

Он не был шокирован, когда я сказал, чего от него хочу. Может, он уже играл эту роль раньше. Возможно, другие мужчины просили у него нечто подобное, мужчины, ценившие соблазнительность боли, очищающую силу страдания.

Когда я дал ему указания, он встал позади меня, в тени, а я прижался к стене. Но я чувствовал, как напряглись его мышцы, отмеряя силу, которую он вложил в первый удар. Мой член напрягся от воспоминаний о месте, откуда, как я думал, я сбежал навсегда, — о моем детстве.

И пришли слова, как давно забытая молитва:

— Ударь меня.

Перевод — Василий Рузаков