То, ушедшее лето

Если и не в плане, то в их представлении, вместе с грохотом должно было взвиться пламя, Эрик видел его ослепительно-белым, как искры бенгальских огней, а Ян-цис — кроваво-красным, в окаймлении черного дыма. Но грохот будет, а пламя так и не взовьется к небу, и, слава богу, дальше они поползут все в той же спасительной темноте. Потом, скрытые товарным составом от прожекторного луча сторожевой вышки, они снова поднимутся на ноги и побегут, даже Янцис почти побежит, потому что и у него все будет взвинчено внутри и боль станет как бы чужой. Они побегут, пока из-за последнего вагона не выскочит кто-то и не полоснет по глазам лучом большого армейского фонаря и не крикнет: хальт! Но они не расслышат «хальта», оттого что все вокруг будет оглушающе гудеть — паровозы, сирены и что-то еще, может быть, кровь в ушах. И лишь тут, пожалуй, произойдет нечто предусмотренное планом, хотя, стреляя, ни Янцис, ни Эрик не вспомнят о нем, а машинист в форме немецкого железнодорожника и вовсе не будет иметь ни малейшего представления ни о каком плане. И опять-таки, выпав из его руки, фонарь, слава богу, погаснет, хотя и не должен был бы погаснуть, эти фонари на совесть. А вторая удача — Янцис не выронит свой наган, успеет перехватить его левой рукой и сунуть за пояс, прежде чем пальцы правой онемеют окончательно. Они добегут до лаза, и Эрик поступит как шкурник, если судить опрометчиво, и в высшей степени разумно, если — по существу. Эрик первым проберется в дыру, а Янцис ляжет на землю и даст протащить себя под стеной. Эрик протащит его уже на три четверти, потом на секунду замрет, оттого, что Янцис внезапно отяжелеет, и, хотя ты никогда никого не тащил, сразу ясно — человек либо умер, либо потерял сознание. И опять начнется сплошная бесплановость, потому что, вытащив Янциса и попытавшись взвалить его на себя, Эрик оступится и вместе с ношей полетит в речонку, мелкую, как канава, полузаросшую, но зато полетит с обрыва высотой в два-три метра. Янцис придавит его и, какое-то время спустя, застонет. Наверное, это вода, холодная как могила, приведет его в чувство. Эрик, уже не обычный, нормальный Эрик, а новый, без мыслей, без ощущений, Эрик-робот, взвалит на плечи несообразное, раздражительно стонущее существо и, покачиваясь, побредет по топкому дну.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Впитать в себя все —

все краски, все звуки,

синее небо, и травы,

и капли росы на рассвете…

Уолт Уитмен

Из записок Реглера

…Еще одно письмо, и опять никаких объяснений. А ведь я настоятельно просил, чтобы мне сообщили все: в кого влюбилась Марихен, насколько это серьезно, что думает об этом Лизбет. Вместо этого она пишет о флоксах, расцветших под окном моей комнаты…

…Оберштурмбанфюрер спросил: Реглер, до репатриации вы, как будто, владели книжной лавкой здесь, в Риге? — Я сказал: да, уезжая, я продал ее, но она существует и посейчас. Вас интересуют книги? — Он кивнул: хочется порыться в старых изданиях. В таких лавчонках иногда можно наткнуться на какую-нибудь редкость. Отвезите меня туда…

…Нас встретила Жанна. Я боялся, что она сделает вид, будто не узнает меня. Но, слава богу, девушка держалась совершенно естественно. «Рада вас видеть, господин Реглер», — сказала она с легкой улыбкой. Я познакомил ее с оберштурмбанфюрером. «Вас интересуют книги?» — спросила Жанна у шефа. Мне показалось, что вопрос сформулирован несколько рискованно, но шеф улыбнулся и развел руками: перед вами — закоренелый библиоман, и это посещение никак не связано с моей принадлежностью к имперской службе безопасности…

Хуго меняет профессию

— Эрик сказал?

— Земля слухом полнится, — неопределенно ухмыльнулся Димка.

— Ясно, — Хуго смачно плюнул и пошел было к гаражу, но тут же резко обернулся и глаза его зло сузились. — Я, между прочим, сам себе хозяин. И в монахов играть не собираюсь. В бирюльки тоже.