То, ушедшее лето

К ним медленно подошел сорокалетний.

— Вы позволите?..

Даце кивнула, и они пошли танцевать, а Эрик решил, что пора ему поговорить с Гунаром. Но тот уже исчез, и Эрик отправился на розыски. В столовой одиноко сидела Гуна.

— Прошу, — сказала она, показывая на стул рядом с собой.

Он сел. Гуне еще не было тридцати, но сейчас она показалась Эрику опустившейся и старой — сидела сгорбившись, сдвинув вперед тяжелые плечи, выпятив нижнюю, тоже тяжелую, губу, и под платьем угадывалось, как врезается бюстгальтер в ее мягкую спину.

— У нас плохо с мамой, — сказала Гуна, как будто продолжая прерванный разговор. — Она все чаще заговаривается. Уверяет, что родила то ли десять, то ли двенадцать детей. Спрашивает нас, куда они делись. Недавно встретила на лестнице Межараупе из четырнадцатой квартиры. Та шла с сыном. Так вот, говорит ей: вы прекрасно выглядите, мадам. А все оттого, что никогда не рожали.

— Она сказала это и про мою мать.

— И так со всеми. — Гуна покрутила пустую рюмку. — Наверно, я тоже свихнусь.

И Эрик подумал: наверное, да.

— Я живу, как в зоологическом саду. Меня кормят, чистят клетку, иногда приходят посетители и чуть ли не тычут пальцем: это кто? лама? ах, не лама, а Гуна? А у меня уже, как у ламы, вылезает шерсть.

Приличия требовали, чтобы он возразил, но нужные слова не приходили, и Эрик сидел, уставившись в тарелку с объедками, и думал, что время уже позднее, скоро все начнут расходиться и поздно будет заводить разговор, ради которого он торчит здесь уже который час.

— Скучно? — тягучим голосом спросила Гуна. — Я на всех нагоняю скуку. Даже на маму. Иногда она гонит меня, говорит, что стоит мне войти в ее комнату, как свет начинает тускнеть. Только Август еще считает меня человеком.

— Август?

— Да, он сидел здесь напротив нас. Брюнет в золотых очках.

Эрик кивнул.

— Август наш дальний родственник, точнее, троюродный брат. Доцент. Преподает в университете. Он приходит, советуется со мной, а раз советуется, значит, считает меня за человека. Разве я не права? — Она неожиданно положила Эрику на плечо тяжелую, пухлую руку. — Можно, я буду, как прежде, говорить «ты»?

— Конечно, Гуна.

Она облегченно вздохнула:

— Я боялась обидеть тебя. В определенном возрасте люди предпочитают переходить на «вы». Но это так, к слову… В общем, я очень благодарна Августу, хотя у него и без меня хватает забот. Он вдовец. Жена умерла два года назад. Детей нет. Я понимаю, что ему нужна какая-то живая душа в доме. Но ведь не эта же девчонка, правда? Ты слышал, что она сказала — ей снятся вампиры!

«Ага, — подумал Эрик, — значит, это та, большеглазая».

— Но бог с ними, с вампирами. Он известный ученый… свой круг знакомых, людей уважаемых, с положением в обществе, с определенными принципами, и вдруг — эта девчонка… Знакомьтесь: моя жена. Будет скандал, я уверена. И, по-моему, у нее ужасный характер. Конечно, он все понимает, но ей удалось прямо-таки околдовать его. А сама весь вечер сегодня увивается за Гунаром. Да вот, погляди!

И она показала на танцующих. Через раскрытую дверь Эрик увидел сначала Даце и незадачливого газетчика в спортивном костюме, потом в поле его зрения появились Гунар и большеглазая.

Девушка, запрокинув голову, не мигая, смотрела на партнера своими огромными глазами. Губы ее медленно шевелились, но слов, конечно, нельзя было разобрать, и Эрик подумал, что, скорее, она напевает, чем разговаривает. А Гунар смотрел на нее сверху вниз нетрезвыми, прищуренными глазами и слегка посмеивался.

Двигались они так непринужденно, словно и не замечали, что танцуют, и Эрик позавидовал — если его вынуждали танцевать, он думал только о том, как бы не сбиться с шага, и со стороны это, наверное, выглядело не лучшим образом.

— Прости, Гуна, — сказал он, — я не приглашаю тебя. Я танцую как медведь.

Она усмехнулась:

— А я — как медведица. Еще девочкой, когда меня заставляли танцевать на рождественской елке, все прыскали со смеху. Ты ведь бывал у нас на елке, правда?

— Всего один раз. С мамой.

Гуна покрутила вилку, на которой застряло колечко зеленого лука.

— Ты ходишь к ней на кладбище?

— Твоя мать тоже спросила об этом.

— Прости, пожалуйста. Мне очень нравилась твоя мама. Она была каким-то особенным человеком. Не таким, как другие. Все были нудные, а она… Понимаешь, она казалась мне ровесницей. И не оттого, что подлаживалась под молодую девушку — напротив, я как-то взрослела при ней. Даже умнела.

Музыка кончилась, и Гунар, держа за руку большеглазую, вошел в столовую. Увидев их, криво усмехнулся:

— Перемываете косточки?!.

— Вспоминаем о рождественских елках, — сказал Эрик.

Гуна тихо встала и вышла из комнаты.

Гунар проводил ее глазами, потом усадил большеглазую напротив Эрика, сел сам, налил всем троим водки.

— Жанна, — сказал он девушке, — я хочу выпить с вами на брудершафт.

Она покачала головой:

— Для этого мы слишком плохо знаем друг друга. Я вижу вас второй раз в жизни.

— У нас родственные души, — сказал Гунар, — я это чувствую.

— Душам не обязательно быть на «ты».

Он рассмеялся:

— Вы мне чертовски нравитесь.

— Вашему дяде тоже, — отрезала она.

Гунар помрачнел: