Тобольский узелок

Еще в первые дни после приезда в Омск он познакомился с одним из работников Управления, бывшим уральцем. Земляки быстро нашли общий язык, и новый знакомый Михеева взял его под свою опеку: помог освоиться с городом, разыскать нужных людей, не давал скучать в выходные дни — утаскивал его к себе домой, где после двух-трех часов шахматных сражений следовали неизменные рыбные пельмени, фирменное семейное блюдо, а потом чай с кисловатым рябиновым вареньем.

Он-то и свел его с человеком, уютный домашний кабинетик которого надолго стал вторым служебным кабинетом Михеева.

Коровин, старый большевик и участник гражданской войны в Сибири, долгое время работал в Харбине, в Управлении Китайско-Восточной железной дороги. В Харбин, центр белогвардейской эмиграции на Дальнем Востоке, в те годы стекалось изрядное количество эмигрантской литературы, как местного издания, так и европейского — из Парижа, Берлина, Риги, Белграда, Праги, Константинополя. Воспоминания битых белогвардейских генералов и выгнанных царских министров, записки и дневники сиятельных царедворцев и дипломатов, колчаковских и деникинских контрразведчиков, кадетских и черносотенных лидеров, великосветских кокоток и авантюристов, всей этой нечисти, выметенной ветром революции из России и осевшей в закоулках Европы и Азии, — мутным потоком хлынули в книжные магазины и газетные киоски. Для иностранца это было занимательным чтивом, соперничающим с «Тайнами Мадридского двора» и приключениями Ната Пинкертона, а для самой эмиграции — ее животрепещущей историей, такой близкой и такой уже далекой.

Не беда, что они не могли не видеть в этих книжонках явного извращения фактов, свидетелями которых были они сами, злобных вымыслов и клеветы — в бессильной злобе ко всему «красному», они с охотой принимали желаемое за действительное.

Но было в этой литературе и много такого, что, несомненно, должно было заинтересовать будущего историка великой эпохи — вырвавшиеся сквозь зубы признания, фальшиво истолкованные, но непреложные факты, неприкрытые откровения людей, которым уже нечего больше терять.

Коровин, еще будучи комиссаром партизанской бригады, сумел по-своему оценить значение таких документов для пропагандистской работы и умело использовал белогвардейские газеты и листовки в своих докладах и выступлениях: партизаны от души хохотали над неумелыми выдумками белогвардейских писак. А потом зачитанный на митинге какой-нибудь изуверский приказ, взятый из колчаковской газетки, производил на них не меньшее впечатление, чем зажигательная речь, зовущая в бой.

Еще в эти годы Коровин мечтал когда-нибудь засесть за историю гражданской войны в Сибири, собирал для этого материалы, в том числе и белогвардейскую литературу. Когда давняя болезнь вынудила его оставить работу на КВЖД, он вернулся в родной Омск с чемоданом, набитым подобными изданиями, и стал нештатным сотрудником Истпарта, зарывшись с головой в собранные им материалы. Но болезнь прогрессировала, силы таяли, и Коровин с грустью сознавал, что дело, задуманное им еще в годы боев, ему едва ли удастся завершить. С тем большей охотой он предоставил возможность Михееву ознакомиться с собранными материалами.

Михеев понял, что напал на самый настоящий клад — пусть не прямо, а косвенно, но он мог пролить свет на многие темные стороны дела, которым он занимался.

Страница за страницей, стараясь не пропустить ни слова, как бы взвешивая каждую фразу, положив перед собой бумагу и карандаш, проштудировал он толстую (в 300 страниц со 144 иллюстрациями) книгу колчаковского следователя Н. Соколова «Убийство царской семьи», изданную в 1925 году в Берлине.