Тобольский узелок

Он скинул гимнастерку и взял стаканчик бритвенного прибора, собираясь пойти за горячей водой, но у дверей остановился - хлопнула входная дверь, и со двора в кухню вошел кто-то посторонний.

- Доброго здоровья! - приветствовал хозяйку женский голос.

«Ну, раз женщина, значит, надолго», - подумал Михеев и, отойдя от двери, занялся принесенной утром газетой. Однако сосредоточиться не удалось: разговор

сквозь неплотно прикрытую дверь был довольно хорошо слышен.

- Нет, милая моя, не могу, не проси,- убеждала гостью Анисья Тихоновна.- Я бы ничего, да сын не велел. Дом, говорит, казенный, неудобно это - брать нам что-нибудь на сохранение.

- А ты уважь. Сын-то не узнает. Зачем ему знать…- негромко настаивала просительница.- Я в долгу не останусь.

Приглушенный голос ее показался Михееву знакомым, но гостья, по-видимому, сидела спиной к его комнате, и ее речь он разбирал с трудом.

- Да, господи, не надо нам ничего, что ты! А от Андрея своего я отродясь не таилась. Да и зачем это? Мало в Тобольске голбцев, что ли? Через весь город два мешка к нам повезешь, неуж ближе нет?

- Есть-то есть, да ведь здесь знакомее. Сколько лет жила, привыкла,- не сдавалась гостья.

Анисья Тихоновна дипломатично молчала, давая понять, что решения не изменит.

- Что, приехал сын-то? - спросила после выжидательной паузы гостья, указывая, очевидно, на комнату Михеева.

- Нет еще, на неделе жду. Гость там, Андрея знакомый.

«Умно конспиративничает Анисья Тихоновна, молодец!- отметил про себя с улыбкой Михеев.- Сыну следует, научилась».

- Ну, нельзя так нельзя,- заявила гостья, скрипнув стулом.- А согласишься, очень благодарная тебе буду, что уважила.

- Не обессудь,- вздохнула хозяйка.

Услышав стук захлопнутой двери, Михеев вышел в кухню.

- Что это за гостья у вас была?

- Знакомая одна. Картошку на семена купила, просится в голбец к нам. Раньше она когда-то здесь жила и привыкла, говорит, к старому месту. Я бы и пустила, да Андрей не велит. Ну, собрался? Пирожок-то уж остыл, дай уложу тебе.

- Спасибо, Анисья Тихоновна. Напрасно вы это, пропитаюсь как-нибудь.

- Вот то-то и оно, что как-нибудь. Наживешь язву в желудке от пристанской да вокзальной снеди. Знаю я вашу жизнь перелетную. Мой-то тоже все в разъездах. Приедет - худущий, в чем душа держится…

Вечером Михеев, тепло попрощавшись с доброй хозяйкой, выехал на пристань.

Найдя на пароходе свою каюту, опустил створку окна, чтобы выветрить запах карболки после недавней дезинфекции, и постелил постель, надеясь сразу же уснуть. Но быстро-не удалось. И долго ворочался, возвращаясь памятью то к одному, то к другому из впечатлений последних дней.

Как из якорного клюза, поползла длинная цепочка бессвязных мыслей-видений. Обелиск Ермака на крутом берегу… Николай Романов, разгуливающий по саду губернаторского дома… Бульвар против Управления, теперь уже, наверное, вовсю вскипевший зеленью.., Анисья Тихоновна, заботливо укладывающая в его чемодан свои постряпушки…

Последнее, на чем остановилась цепочка, был голос женщины, услышанный утром за стеной, на кухне у Анисьи Тихоновны. «Где все-таки я его слыхал раньше?»- больше из любопытства, чем из нужды, вспоминал он. И наконец обрадованно вспомнил: это же голос Марфы Мезенцевой, как он не узнал его сразу! И, вспомнив, тут же заснул.

ШПАГА НАСЛЕДНИКА

Патраков внимательно выслушал подробный доклад Михеева. Но когда тот заговорил о возвращении в Тобольск, молча достал из папки бумагу и подал ему. Из Омска сообщали, что во Владивостоке на черном рынке был задержан спекулянт-валютчик с золотом и бриллиантами. При допросе показал, что кольцо с бриллиантом он купил в Тюмени у преподавателя каких-то курсов Владимирова. Александр Владимиров, уроженец Тобольска, сын священника, отрицал это и на очной ставке со спекулянтом заявил, что видит его в первый раз, поэтому был отпущен, так как спекулянт признал, что мог и ошибиться.

- Так что же теперь? - все еще глядя в бумагу, спросил Михеев.- Версию с монастырем оставить совсем ради этой - новой?

- А вы попробуйте связать их. Может быть, появится и третья, пугаться нечего.

- Конечно, нечего,- уныло согласился Михеев.

Сутки пути до Омска сулили обычную вагонную неприкаянность, при которой и интересная книга не читается дальше двадцатой - тридцатой страницы, и пейзажи, даже живописные, приедаются на второй-третий час пути, и когда после каждой большой станции невольно тянешься к расписанию, чтобы узнать, сколько осталось еще там, впереди, этого вынужденного безделья. Устроившись у окна, Михеев равнодушно поглядывал на равнинные зауральские перелески, на поймы нешироких рек с белой осыпью гусиных стай по берегам, на унылый пейзаж сибирской степи, где лишь горделивые изваяния ястребов на вершинах телеграфных столбов служили, казалось, единственными приметами живого. И конечно же - куда денешься?-• перебирал по привычке в памяти тот багаж сведений, с которым ему предстояло распутывать клубок нового дела.