Точка

В город на какие-либо развлечения они выбирались крайне редко, даже на летние месяцы все чаще оставались на шаттле, в котором фактически жили. Круг ее общения помимо часто отсутствующего Григория, являли собой Родригес и Илья. Младший Орлиевский, или Номер 2, присоединился к их команде шесть лет назад. Впрочем, Илья был достаточно редким гостем в нерабочее время. Он проводил каждую свободную минуту на кайте или дельтаплане, или испытывал новые лыжи. До последнего спуска он был искрометно веселым жизнелюбивым адреналинщиком, способным развеселить ее и заставить смеяться в голос, что было большой редкостью для Анны. Собственно, на этом ее круг общения заканчивался. Были, конечно, какие-то случайные лица и голоса, но для Анны они словно оделись в один огромный летный комбинезон, и она их не различала.

Любовь к Григорию сначала казалась ей безусловной, так он был хорош в своей улыбке и размахе, а потом стала как-то мельчать, словно изживая себя в скудном пространстве ремонтных доков. Он стал плоско шутить. У него потели подмышки. Он часто упрямо молчал именно тогда, когда необходимо было сказать что-то важное и остроумное. Он принимал непонятные решение и стал как-то особенно неправильно прикасаться к ее телу, так что у нее мурашки шли от отвращения. Чем нежнее он старался провести губами по шее жены, тем более ощутимый спазм подкатывал к горлу, и хотелось заорать и ударить его. И, в конце концов, Анна поняла, что больше не может оставаться с Орлиевским. Ни дня, ни минуты не в состоянии быть рядом с этим сильным, красивым, умным и успешным мужчиной, с которым счастливо жила 10 лет.

Осознание пришло так остро и больно, что она с трудом могла дышать. Просто перехватывало где-то в бронхах, и каждый вздох приходилось добывать как шахтеру. Анна знала, что это паническая атака, но легче от этого не становилось. Общение с мужем превратилось в экзотическую пытку. Он не мог понять, что происходит. Ощущение бесконечной песчаной бури, когда песок, разъедая и царапая все внутренности, забивает тебя изнутри. Жалкий песчаный остаток разваленной любви. Григорий умирал, чувствуя ее нелюбовь и не в состоянии понять происходящего. У Анны же не было для него пояснений. У нее больше ничего для него не было.

Стоя здесь в темноте и наблюдая за мужчинами, она поняла, что очень давно не разговаривала ни о чем, кроме планов и целей полетов. Что она вообще ужасно давно не разговаривала с незнакомыми людьми. Она казалась себе дикой и отчаянно нелепой девочкой – переростком. Усилием воли Анна вытолкнула себя на свет гостиной. Мужчины замолчали.

Орлиевский не знал, застанет ли он Анну в этот приезд.

Они не виделись и не общались после последнего разговора. Наутро он улетел в Хельсинки, отсутствовал около недели и сейчас даже не успел пройти к своей спальне, так и остался в гостиной, продолжая начатый в порту Барселоны разговор со всеми предполагаемыми участниками эксперимента.

Увидев ее высокую фигуру, он ощутил удар крови в левый висок, но остался спокойно сидеть на высоком барном стуле с бокалом в руке. Родригес широко улыбнулся ей, приподнявшись ей навстречу, а Тамерлан подбежал, распахнув объятия. Он был значительно ниже ее, поэтому ей пришлось слегка наклониться, подставляя ему щеку для поцелуя. На лице Анны наметилась легкая улыбка, но глаз она не коснулась, взгляд оставался сонным и тусклым, что странно контрастировало со всем ее ярким обликом. Обменявшись приветствиями с Магометовым и Родригесом, Анна вопросительно взглянула на Джерри Картера, удобно расположившемся в ее любимом кресле.

–А это наш второй пилот, дорогая донна, – заметив ее взгляд, поспешил пояснить Тамерлан

Анна окинула Картера все тем же тусклым взглядом и села на низкий мягкий мешок-тюфяк, немедленно принявший форму ее тела.

–Что, Илью уже вычеркнули? Быстро, – безразлично произнесла она.

Орлиевский сжал зубы и вцепился руками в бокал. Если б бокал был стеклянный – разлетелся бы на миллион острых осколков. Еще совсем недавно он бы немедленно начал орать в ответ на подобную провокацию, доказывать свою поставленную Анной под сомнение добропорядочность и преданность брату, возмущаться самой возможностью подобного предположения. Он бы бил ногами по стульям, пробивал бы дыры в стенах кулаком, брызгал слюной и выпучивал глаза. Сегодня же он просто застыл, скрючившись, внутренне и оставаясь неподвижно-спокойным внешне.

Родригес приоткрыл было рот для ответа, но, покосившись на капитана, закрыл его обратно, не издав ни звука.

Молчание, длившееся всего пару мгновений, оказалось очень ощутимым.

–Ну что ты, дорогая, – лучезарно заговорил Тамерлан, по-отечески, даже скорее по-дедовски снисходительно улыбаясь. – Ты даже не представляешь, как мы все любим и заботимся об Илюше.

Имя «Илюша» заставило поморщиться даже Анну, такое могло сойти с рук только Тамерлану.