Точка бифуркации

Но тут… да, тут всё было совсем по-другому. Шурик дождался, когда затарахтит на полных оборотах мотор, раскрученный набегающим потоком (электростартера на этом творении русско-германского механического гения не было, как и на швецовском М-11, с которого он, собственно и был слизан практически один в один) и рванул какую-то рукоятку – мне из задней кабины не было видно, какую. Я-то, наивный чукотский юноша, ожидал, что самолётик плавно так отделится от трапеции и повиснет парой метров ниже дирижабля, опираясь на воздух уже собственными крыльями - но вместо этого он провалился вниз, словно лифт, у которого перерезали трос. На несколько секунд я испытал самую настоящую невесомость со всеми полагающимися прелестями вроде подкатившего к горлу желудка, но насладиться этими новыми для себя ощущениями не успел – самолёт выровнялся и перешёл в горизонтальный полёт, заставив многострадальный желудок ухнуть ещё раз, теперь уже – на положенное ему от природы место. Я порадовался, что отказался перед полётом от обеда (срам-то был какой, если бы после посадки пришлось вычищать кабину!) а Шурик уже поднял над плечом левую руку, в которой была зажата ярко-красная телефонная трубка. чёрный шнурок с утолщением разъёма на конце. Ага, Шурик ведь перед самым полётом хвастался, что самолично соорудил это устройство связи для экспериментальной машины из пары древних, ещё семидесятых годов выпуска, телефонного аппаратов, прихваченных дядей Юлей в прошлое…

Я поискал взглядом – вот же она, прямо под самым моим носом, в жестяном зажиме слева, на приборной панели. Я торопливо схватил трубку и подсунул под шлемофон, прикрыв конец с микрофоном ладонью в кожаной, на меху перчатке. нащупал такой же провод интеркома, свисающий с моего шлемофона и нажал на тангенту.

- Ну, как впечатления, господин мичман? – голос, раздавшийся в мембране, едва пробивался сквозь окружающие шумы. Я ответил, что всё в порядке, вопрос повторился – похоже тут, чтобы быть услышанным, надо орать во весь голос. Что я и сделал – и после двух-трёх с грехом пополам разобранных фраз разговор закончился. Тошнота прошла; я самолёт летел ровно, время от времени выписывая над полуостровом Церель широкие виражи, чередуя правые с левыми; в море, кабельтовых в десяти от берега через пролив бежал пароходик с длинной красной трубой, за которой волочился шлейф угольной копоти; ближе к берегу маячили паруса рыбацких лодок, а на строительстве батареи взлетали фонтанчики дыма – это старалась вовсю паровая машина для забивания свай, да бегал по проложенной вдоль будущих орудийных позиций узкоколейке крошечный с такой высоты зелёный паровозик.

В трубке (я, оказывается, так и не оторвал её от ужа) снова зашипело. На этот раз речь Шурика была несколько разборчивее – а, может, я просто привык?

- Эй, Вань, ты там как? Готов принять управление?

Я не сразу сообразил, что мне предлагают, а сообразив – слегка опешил.

- А я справлюсь?

Треск, тарахтенье пятицилиндрового движка, слышимое и снаружи, и через динамик.

- Чудак, это ж У-2! Его не зря называли «летающая парта», Если даже бросить управление - он, может статься, и сам сядет, были случаи…

- Нет уж, давай без такого экстирма… - проорал я в микрофон.

- Значит, не хочешь, передумал?

…ах да, это я уговаривал его ещё перед вылетом – мол, дай хоть немного, хоть в горизонтальном полёте подержаться за ручку. А ведь, кроме шуток – вот оно, техно-прогрессорство в чистом виде – мы с Шуриком только что попали во все энциклопедии этой реальности, как местные братья Райт, лишив американскую парочку мировой славы – впрочем, пока ещё никак не заслуженной…

- Ещё чего – передумал! Не дождётесь, товарищ лётчик-испытатель! Мичман Семёнов готов взять управление на себя!

- То-то же! – в трубке прокудахтал довольный смешок. – Готов? На счёт «три». Раз, два…»

«…Cажать аэроплан мне, ясное дело, не доверили. Да я и не претендовал, только удивлялся, как это легко всё получилось.Оказаться в кабине новейшего (да-да, это для меня У-2 всего лишь антиквариат, а здесь он самый натуральный хайтек) аэроплана во время чуть ли не первого испытательного полёта – по меркам нашего, да и советского, пожалуй времени, во всяком случае, послевоенного периода – дело немыслимое. А тут – пожалуйста, сколько угодно, даже и порулить дали. Вот что значит романтический период, когда едва зародившаяся авиация делает первые шаги!