Точка дислокации

Долго ждать ему не пришлось: процесс пробуждения никогда не отнимал у генерала Курбанова слишком много времени. Его превосходительство сел на кровати, взял с тумбочки швейцарский хронометр в золоченом корпусе и, близоруко щурясь, вгляделся в циферблат. Было без трех минут четыре. Курбанов зевнул, прикрыв рот ладонью, и ворчливо осведомился:

— В чем дело, капитан?

— Две минуты назад на связь вышел Данаец, — доложил дежурный.

Остатки сна мигом улетучились: Данаец никогда не звонил по пустякам, тем более — ночью.

— Почему не разбудили сразу?

— Не успели, товарищ генерал, — едва заметно развел руками дежурный. — Он передал сообщение и сразу отключился. По-моему, ему было неудобно говорить.

— Конечно, неудобно. Ему всегда неудобно говорить, потому что… потому что неудобно. Что он сказал?

— Я записал, — сказал дежурный и протянул Курбанову листок бумаги. — Вот.

Генерал принял у него листок и немного подвигал им взад-вперед, экспериментируя с фокусным расстоянием. Как обычно спросонья и в конце дня, взгляд никак не хотел фокусироваться, буквы расплывались и путались, словно играя в прятки. Виталий Адамович недовольно покосился на дежурного, и тот, все поняв без слов, мигом подал ему лежавшие на столе очки.

— Мартышка к старости слаба глазами стала, — ворчливо процитировал Курбанов, водружая их на переносицу. — Нуте-с, что у нас тут?

«Они все знают. Выдвигаемся через час. Штурм на рассвете», — было написано на листке аккуратным почерком дежурного.

— Надо же, — равнодушно сказал генерал, кладя листок на тумбочку и снимая очки. — Решительный молодняк. А главное, смекалистый. Как же они пронюхали-то, а? Ничего, с этим мы разберемся. А сейчас — вот что…

Задумчиво почесывая дужкой очков переносицу, он посмотрел на дежурного, который, похоже, с трудом сдерживал дрожь азарта. Пареньку не было еще и тридцати, повоевать он не успел, и в нем до сих пор бурлила, требуя выхода, кипучая, деятельная энергия. Записанное его же собственной рукой под диктовку Данайца слово «штурм», конечно же, мигом вызвало в его воображении картины кровопролитного и, естественно, победоносного сражения, могущие показаться заманчивыми только тому, кто ни разу не видел их наяву.

— Сейчас — вот что, Николай, — повторил он, припомнив имя дежурного. — Для начала организуйте-ка мне чашечку кофе, да покрепче, будьте так любезны. Все остальное — потом. Светает нынче поздно, так что часа два — два с половиной у нас в запасе есть. Да, можете сделать чашечку и себе — посидим вдвоем по-семейному…

Последнее заявление прозвучало сомнительно и странно, чтобы не сказать двусмысленно, и наверняка озадачило дежурного — что, собственно, и требовалось доказать. Обычно Курбаши предпочитал общаться с подчиненными в мягкой, чуть ли не в ласковой манере, но они боялись его как огня именно из-за этой привычки то и дело огорошивать собеседника вот такими дикими, не поддающимися однозначному истолкованию заявлениями: давайте мы с вами, генерал с капитаном, посидим по-семейному за чашечкой кофе… Подчиненный после этого впадал в задумчивость и начинал втрое внимательнее обычного следить как за собой, так и за окружающими, опасаясь подвоха. То есть, если бы не то, что время от времени происходило в подвале генеральской дачи, эти его странные высказывания наверняка воспринимались бы как безобидное чудачество, маленький простительный недостаток добродушного мешка с трухой, который мечтает только о том, чтобы худо-бедно доскрипеть до пенсии. Но генерал Курбанов не был мешком с трухой, и его ласковые оговорки лишний раз напоминали об этом окружающим, держа их в постоянном тонусе.

— Разрешите выполнять? — спросил дежурный.

— Выполняйте, Коля, выполняйте, — ласково улыбнулся Курбанов. Ему хотелось добавить: «Да, и не забудьте подмыться», но это было бы уже чересчур: он вовсе не хотел провоцировать случаи дезертирства в своем маленьком гарнизоне.

Дежурный вышел. Генерал встал с постели, накинул халат и, прихватив одежду, отправился в ванную. Непродолжительный контрастный душ вернул ему привычную бодрость; Виталий Адамович оделся, пригладил массажной щеткой остатки волос над висками и направился прямиком в кабинет, прихватив с тумбочки доставленную дежурным телефонограмму. Идя по коридору, он задумчиво рвал ее на мелкие клочки и, войдя в кабинет, первым делом вытряхнул образовавшееся конфетти из ладони в мусорную корзину.

Дежурный уже был здесь. Он стоял сбоку от стола, на котором в свете настольной лампы благородно поблескивал слегка потускневшими боками серебряный кофейник. К кофейнику прилагались две изящные чашки тончайшего фарфора, прозрачные, как лепестки белой розы; сахарница и сливочник отсутствовали, поскольку Курбанов предпочитал чистый продукт.

— Присаживайтесь, Николай, — указал на кресло для посетителей генерал и тоже уселся. — Посты проверили?

— Четверть часа назад, — ответил дежурный. — Все в порядке, товарищ генерал.