Точка невозврата

– Смотри, у нас осталось двадцать обедов. А человек тридцать пять. Вот думаю, как распределить, чтобы никого не обидеть. Убираем экипаж, остается двадцать девять. Кто-то, возможно, согласится съесть обед пополам… – Наталья занималась вычислениями, не поднимая головы.

– А сколько было загружено?

– Шестьдесят. Ну, как обычно, с запасом. Кто-то взял два обеда. Осталось двадцать.

– А кто брал два, не помнишь?

Наталья удивленно вскинула глаза, усмехнулась:

– Хочешь сказать, что кто брал два, должны сейчас отказаться от еды?

– Да нет, просто спросила. Думала, ты запомнила. У тебя же память как у компьютера.

– Ну кто? Тренер два просил. Потом на седьмом ряду двое сидели, те сразу по два попросили. Я им выдала. Не жалко. И те, кто за ними, увидели, что эти по два взяли, и тоже захотели.

– А Борисов не брал?

– Кто? А, этот… покойник? – Наталья непроизвольно дернула плечами. – Нет вроде. Ты же ему обед давала, нет?

Жанна кивнула – она. Точно. Вот теперь она точно помнит, что Борисов обед съел, она еще убирала потом пустую упаковку. Но также она помнит и нераспечатанный ланч-бокс возле скорчившегося в кресле тела. Его еще изъяли полицейские. Что ж такое-то?

К непрекращающейся изжоге добавилась и головная боль. Она оглядела безрадостные стены – ощущение заброшенности, оторванности от мира усиливалось нарастающей тревогой. Казалось, они все в каком-то лагере для военнопленных. На входе дежурил полицейский. Возле комнаты, где Хорхин снимал показания, еще один. Какой-то сюрреализм. Она встала и принялась прохаживаться взад-вперед. Воздуха не хватало. Окна закупорены. Вот будет номер, если она сейчас грохнется в обморок. Интересно, это ощущение тревоги от недостатка кислорода или это вестник чего-то страшного? К сожалению, знаки судьбы всегда считываются позже. Это потом кажется, что все же с самого начала было ясно, но сейчас, в настоящем, это просто головная боль. Некий зверек, иногда грызущий череп изнутри. Еще бы знать, что он хочет ей сказать, если хочет.

Глава 15

Ильяс Камаев мерил шагами помещение. От стенки до стенки пятьдесят шагов, туда-обратно. И еще раз пятьдесят, и еще. Ну, допустим, авиакомпанию закроют. Допустим, просто лишат лицензии на время судебного разбирательства. Пропадет он или нет? Придется идти на транспортники. Куда-нибудь подальше. На Север. На Камчатку. В малую авиацию. Где даже этот «Як» как песня вспоминаться будет. Потому что здесь тебе работы не дадут. Клещевников же выразился совершенно прямо. В «Скайтранс» его взял лично директор назло Клещу, как за глаза называли одного из главных авианачальников. В пику, так сказать. Мы, мол, хоть и ваша бывшая частичка, но ныне абсолютно самостоятельная. Выкуси!

Камаев дошел до стенки и развернулся. Перед ним появилось лицо Клещевникова с налитыми кровью глазами. Как он тогда сдержался и не размазал эту рожу по стенке? Сдержался. Потому что знал: виноват. Конечно виноват. Не надо было спать с чужой женой. А с женой Клеща тем более. Но кто ж знал, что так получится? Да нет, все ты знал. Он зло печатал шаг по залу. Знал. Знал, что придется расплачиваться, но в объятиях Ангелины предпочитал об этом не думать.

Она летела рейсом до Парижа. Тогда он еще летал на международных. Ему сказали, что в бизнес-классе летит жена самого, вернее, одного из самых-самых главных начальников. Он вышел поприветствовать, ну и удовлетворить свое любопытство. Убедиться, что это еще одна раскрашенная силиконовая кукла. Она подняла на него глаза, и он пропал. Он не знал, сколько в ней было силикона, если было. Может, и было. А может, нет. Ему она показалась ангелом. Когда она представилась: «Ангелина», он даже не удивился. Несколько раз он вставал из-за штурвала и выходил в салон. Она улыбалась ему, а он даже не мог улыбнуться в ответ. Просто смотрел. Потом, гораздо позже, она признается, что сразу поняла, что они будут вместе. А он, дурак, не понял. И даже когда она позвонила в отель, где он отдыхал перед следующим рейсом, и пригласила прогуляться по городу, он и тогда ничего не понял. Просто сладко заныло сердце. И пульс скакнул как бешеный, как на центрифуге. Так все и случилось. Было хорошо. Пока не стало совсем плохо.

Ильяс дошел до середины зала и увидел Жанну, она так же шагала туда-сюда возле запыленного окна. Он резко свернул, заметил, как ее глаза метнулись по сторонам.

– Я вас потревожил? Или боитесь компрометации? – Прямолинейность была его качеством, порой плохо контролируемым.

– Что? – Жанна остановилась и хлопнула глазами. – Вы слишком много о себе воображаете, Ильяс Закирович.

– О! – Ильяс даже опешил. – Извините, если задел.

– Пока нет. Вам до меня еще два шага. Вот тогда точно заденете.

До Ильяса не сразу дошла шутка, и он рассердился на себя за это. Ангелина тоже говорила, что у него не очень с чувством юмора. Но что поделать, если ему не было смешно, когда другие смеялись. Анекдоты, юмористы, всякие там «камеди клубы». Он этого не понимал.

– Не парьтесь, – Жанна махнула рукой. – Чувство юмора не самая необходимая вещь для пилота. Я вижу, у вас ко мне разговор?