Точка Омега

В ней было куда более существенное – неуловимое женское очарование, которое словами не выразить. Каждый, кто пересекался с ней, тотчас попадал под ее обаяние, сравнимое разве что с настоящим, причем очень сильным гипнозом: сразу начинало мерещиться бог знает что – то ли ты знаешь эту великолепную женщину чуть ли не с пеленок, то ли связан с ней какими-то особыми, очень тесными узами, пусть даже на самом деле знаком с ней всего несколько минут. Мелодичный, с легкой вкрадчивой хрипотцой ласковый голос мгновенно облекал теплой удушливой волной, буквально вбирал, втягивал в себя, погружая в нежную истому и обещая еще неведомые радости.

Это и правда было похоже на чары, хотя вела она себя абсолютно естественно, без какого-либо намека на кокетство, на флирт или что-либо подобное. И все-таки магия женственности тут же начинала кружить голову, зомбировала, провоцировала на невозможные в нормальном состоянии слова и поступки.

Чувствовала ли она это сама?

Наверно, все-таки да, хотя большого значения этому, судя по всему, не придавала.

А вот Кремневу в этой связи, должно быть, приходилось действительно туго. С одной стороны, приятно, конечно, что твоя жена производит на окружающих мужчин такое неизъяснимое впечатление, а с другой…

Вот это «с другой», по шутливому предположению Шнурова, и могло подтолкнуть Кремнева на дополнительные запоры.

В подкрепление второй версии, как ни странно, имелись определенные основания. Прежде всего то, что Инна нигде не работала и почти постоянно пребывала дома. Для бездетной пары немного странно, даже в рассуждении того, что просто сидеть одной может наскучить кому угодно, а уж тем более молодой женщине.

Правда, иногда она выходила погулять, но за территорию выбиралась только в сопровождении Кремнева. Бывало, что они уезжали на несколько дней или даже больше, то ли в отпуск, то ли куда. И все равно непонятно, как ей это удавалось, такое анахоретство. Что ни говори, а человеку нужны новые впечатления, живое общение, которое не заменить ни интернетом, ни телевизором, ни книгой. А так получалось что-то вроде добровольного (или какого?) отшельничества, своего рода монастыря или, если угодно, заточения.

Пошучивали, что Кремнев, синяя борода, чем-то опоил красавицу и та просто забыла, что за стенами их дома есть другой, большой мир, есть интересные люди, театры, выставки, концерты, магазины и прочие развлечения. Ну не может нормальный здоровый человек жить отвернувшись от всего этого изобилия, замкнувшись в своем узком мирке. Разве что только если у него есть какое-то важное дело, которому он должен быть фанатично предан и готов посвятить всего себя.

Как-то сомнительно, что такое дело было у Инны. Зато встречая ее на лестнице или во дворе, немудрено было застыть соляным столбом, завороженно пялясь на ее нежное лицо с бледной матовой кожей, серые с голубинкой улыбчивые глаза и потом долго еще носить в себе ее образ, словно тот непроизвольно впечатывался в тебя.

Дивно! Если признаться честно, все были немного (а кто-то, не исключено, и всерьез) влюблены в нее, но это было какое-то особенное чувство, не столько воодушевлявшее, сколько обескураживавшее. О нем не говорили, хотя все всё, естественно, понимали.

Конечно, Кремневу было трудно. Но и всем было трудно, потому как при нормальных добрососедских отношениях возникала некоторая неловкость. Кто-то при встречах с ним опускал глаза, кто-то просто сторонился, а кто-то делал многозначительную мину, как бы намекая, что посвящен в кремневскую тайну, хотя никакой тайны наверняка не было.

В конечном счете все упиралось в ключ и в замок. Неловкость – это одно, а неудобство – совсем другое. Ковыряться в замочной скважине никому не нравилось.

Однажды Сергиенко, к которому переехала жить мать, женщина преклонных годов, которой без чьей-то помощи трудно было сладить с подъездным замком, а гулять она выходила дважды или даже трижды на дню, попробовал поговорить с Кремневым. Беседовать же ему пришлось не с Кремневым, а именно с Инной, к которой он был тем и направлен. Это не ко мне, сказал Кремнев, это к жене, у нее проблемы. И Сергиенко (а на его месте не прочь бы оказаться каждый) получил возможность пообщаться лично с Инной, что на него, человека холостого и довольно застенчивого, подействовало буквально ошеломляюще, что было заметно по его тоскующе-просветленному лицу, с каким он ходил после этого разговора еще недели полторы, если не больше.

С тех пор, прогуливаясь вместе с престарелой матерью перед подъездом, Сергиенко то и дело скользил затуманенным взором по окнам кремневских апартаментов на втором этаже. Получалось у него совершенно непроизвольно: глаза как бы немного косили в ту сторону и, закатываясь, чуть вверх, словно он не в силах был их удержать. Да и другие обитатели подъезда этим тоже грешили, кто в большей, кто в меньшей степени. И не только потому, наверно, что Инна действительно обладала женским магнетизмом, но и потому, что хотелось наконец понять, в чем же причина такого затворничества вполне, казалось, здоровой, цветущей, обворожительной женщины.