Точка опоры

Нередко выходили за город и подолгу смотрели на юг. Там темнели мягкие холмы, поросшие сумрачным лесом, а далеко за ними вздымались все выше и выше подернутые голубоватой дымкой скалистые вершины. Самые высокие накрутили на головы снежные чалмы. Порой между гор застревали облака, и было трудно отличить их от снега: весь хребет казался белым.

Во время прогулок Владимир рассказывал о том, что написал утром, а вечерами давал прочесть новые страницы. Пока Надя читала, посматривал на ее лицо: нравится ли ей? Согласна ли с его полемическими строками? А потом спрашивал:

- Ну как? Ошибок нет?.. Если не устала, переписывай.

Надя улыбалась. Тихо и тепло. У нее ни голова, ни руки не устают переписывать его страницы. Сколько бы их ни было.

После завтрака они направлялись в квартиру Ритмейера. И Надя несла в сумке томики стихов, которые могли понадобиться при шифровке, и две довольно толстые тетради. В одну записывала: откуда, от кого, что и через какой промежуточный адрес получено для "Искры"; в другой регистрировала ответы: в графе "Кому" помечала только клички, а фамилии держала в памяти. Если, не приведи бог, и попадутся тетради в руки шпика, все равно ничего в них не разгадает. Кто же может знать, что Матрена - это Петр Гермогенович Смидович, а Зайчик - Глаша Окулова, милая девушка из сибирской деревни.

Вера Ивановна пришла возбужденная, с порога сказала, что снова приехал для переговоров Струве. После обеда будет у нее. Просит прийти.

- Я не пойду, - наотрез отказался Владимир Ильич. - Не могу больше разговаривать с Иудой.

- С Теленком, - поправила Засулич. - Я же говорю: в политике он - как теленок на льду.

- Ну, нет. Он себе на уме. И этому Теленку пальца в рот не клади: откусит.

- Он с деньгами. И немалыми.

- Купить нас? Все равно не хватит. У Иуды - помните? - было тридцать сребреников. И у этого не больше. - Владимир Ильич, расхохотавшись, повернулся к Надежде: - Иди ты. Он наверняка опять с женой. Она же - твоя гимназическая подруга.

- И мне трудно, - вздохнула Надежда. - Я не могу забыть: они оба многое сделали для нас...

- В былые времена... - твердо сказал Владимир Ильич. - А ныне мы идеологические противники.

- Вы уж слишком резко, - заметила Вера Ивановна.

- Иначе не могу. С людьми, извращающими марксизм, нельзя вести мягкой беседы. Разговаривайте вы, женщины.

Надежда целый день терялась в раздумье: "О чем я буду говорить с ним? И как? Ума не приложу... Ужасно нехорошо на душе..."

Но выполнить тяжелое поручение сочла необходимым.

Готовясь к приему гостя, Вера Ивановна в своей маленькой комнатке жарила на керосинке кусок говядины.

- Я долго соображала, чем его угощать? - рассказывала она Надежде Константиновне. - Если бы он с женой, купила бы печенья к кофе, а он на этот раз, оказывается, один.

"И лучше, что один, - отметила для себя Надежда. - Все же легче".

- Мужчина! Ему, конечно, нужно мясо, - продолжала Вера Ивановна. Вот и пришлось жарить. А мне это не с руки.

Она ножницами приподняла краешек куска, отстригла уголок и, подцепив острием, повертела перед глазами:

- Еще кровенит... А может, Струве такое любит? Бифштекс по-английски! - Она хотела попробовать немножко, но не удержалась аппетитно съела все, что отрезала. - Пожалуй, еще надо пожарить. Отрезала второй уголок. - Попробуйте. Я положусь на ваш вкус.

- Спасибо. Я сыта.

Вера Ивановна, уступая чувству голода, съела второй кусочек.

- Ничего. Теперь почти поджарилось.

- Да не хлопочите для него. Лучше так...

- Пожалуй, вы правы. Мясо подают с гарниром, а у меня ничего нет...

И Вера Ивановна отрезала себе еще:

- Теперь уже совсем без крови...

Она была растерянна - не знала, как разговаривать со Струве. В чем соглашаться? Против чего возражать? Ведь неизвестно, как отнесется к ее разговору Жорж. Если бы Струве предупредил заранее о своем приезде, она написала бы в Женеву, спросила... А теперь... Вдруг Жорж не одобрит ее позиции?.. Лучше остаться в стороне. Пусть разговаривает с ним Надежда Константиновна - она полномочная представительница Ульянова.

Надежда вернулась раскрасневшаяся, будто из жаркой бани.

- Удружил ты мне!.. Ужасно тяжелый был разговор! - Бросила на стол коробку мармелада. - Это, говорит, подарок от Нины Александровны. Я, понятно, поблагодарила, попросила передать привет. Не могла же я так сразу резко... Но он страшно разобиделся, что ты не пришел, и понял, что ни о какой договоренности и речи быть не может. Ударился в достоевщину: его, дескать, считают изгоем, а он в свое время помогал, поддерживал...

- Тогда, когда мы находили в какой-то степени общий язык в борьбе с либеральными народниками. А теперь иное... Рассказывай дальше.

- А теперь, дескать, от него сторонятся, как от прокаженного. Отталкивают. Он, видите ли, ренегат.

- Так и сказал?