Точка опоры

Владимир Ильич беззвучно смеялся. Кржижановский по-дружески тряхнул его за плечи:

- Конечно, Николай. По дедушке. Но, Володя, почему же все-таки Ле-нин?

- Не знаю... - Владимир Ильич пожал плечами. - Так уж получилось...

- Ведь никакой Лены у тебя среди родных нет. Да по имени родных и рискованно.

"Может, потому, что Плеханов - Волгин", - подумала Надежда, но промолчала о своей догадке.

- Будем знакомы! - шутливо сказала Зинаида Павловна. - Запомним новую фамилию.

И никто из троих не подозревал, что среди множества псевдонимов Владимира Ильича этот будет главным, громким и любимым не только друзьями и деятелями революции - пролетариями всех стран. Пройдет каких-то полтора десятка лет, и это имя революционным набатом зазвучит на весь мир, и их друга назовут вождем боевой марксистской партии в России и основателем первого социалистического государства рабочих и крестьян. Перед ними был по-человечески простой, обаятельно милый, подчеркнуто ничем не выделявший себя среди товарищей, энергичный, подвижный, работящий человек, которого уже многие привыкли называть по-свойски уважительно Ильичем, как называли в российских деревнях пожилых людей, чье слово по-особому весомо и дорого для всех сверстников и единомышленников.

Из-за двери дальней комнаты время от времени доносился глухой кашель Елизаветы Васильевны, уже успевшей где-то в эту раннюю осень схватить инфлуэнцу, как называли в те годы грипп.

Надежда пошла купить сосисок к завтраку, мужу сказала, чтобы присмотрел за чайником на керосинке и заварил чай из пачки, недавно привезенной им в подарок из Москвы, а то здешний кофе небось друзьям уже изрядно надоел.

Гости сидели в тесной комнатке с единственным окном на улицу. Владимир Ильич поспешно прибирал на столе, до половины заваленном папками, книгами, газетами, журналами и выписками на узеньких бумажках, отодвинул простенькую чернильницу, какие покупают для школьников, и тонкую, словно карандаш, ручку, на стальном пере которой (мать прислала с Надей целую коробочку его любимых перьев) едва успели высохнуть чернила, но Зинаида Павловна, уже заглянувшая в кухоньку, остановила его:

- Лучше бы там... Вы же там завтракаете... Ну и мы с вами по-домашнему...

- Правда, Володя. Не нарушай свой порядок на столе.

- Порядок у меня относительный...

- Вижу - рукопись большая! Новая книга?

Владимир Ильич кивнул головой. В эту секунду он, спохватившись, подумал: "А что же они об Эльвире Эрнестовне ни слова? Ни поклона, ни привета. Уж ладно ли с ней?" Спросил о ее здоровье.

- Покинула нас мама... - тихо проронил Глеб Максимилианович.

- Сочувствую... Всей душой... - Владимир Ильич, понизив голос до полушепота, участливо спросил: - Долго ли болела?.. И давно ли?..

- Все на Волгу просилась, - начала рассказывать Зинаида Павловна. - В родную земельку хотелось... Глебушка взял отпуск. Поехали втроем. Думали: квартиру присмотрим, переберемся на постоянное жительство...

- В Тайге оставаться надолго было для меня довольно рискованно, продолжал Кржижановский, провел рукой по кустистым бровям. - Присматривать стали за мной. Я уж не говорю о Зине... Вот мы и поехали... А мама в Самаре через каких-то три дня... Похоронили и... к вам.

- Тяжело нам было там...

- Понятно... Такая потеря... - Владимир Ильич задумчиво погладил бородку. Ему вспомнился Петербург. Две матери носили узелки с передачами в Предварилку. Одна - Глебу, другая - ему. Так и познакомились у тюремного окошечка. А когда сын оказался в ссылке, Эльвира Эрнестовна, не раздумывая, поехала к нему в Сибирь. Делала все для того, чтобы сыну жилось легче.

В кухне зазвенел крышкой чайник, и Владимир Ильич поспешил туда. Чай заварил в эмалированной кружке, накрыл квадратиком картона.

Вернулась Надежда, посмотрела на гостей, на мужа: "Отчего они переменились? Какие-то пасмурные". Спрашивать не стала - сами скажут. А они промолчали. Кржижановские не могли еще раз прикасаться к своей свежей душевной ране, а Владимир Ильич решил: "Расскажу Наде и Елизавете Васильевне позднее".

...Первое время после приезда в Мюнхен Надежда, вынужденная до предела сокращать расходы на питание, покупала к завтраку семь сосисок. Хотя Владимир пытался седьмую делить на три части, Надежда оставалась непреклонной: "Нет, нет, тебе три". И Елизавета Васильевна подхватывала: "Тебе это необходимо. А для меня и двух многовато". И ему, при всей его деликатности, пришлось на некоторое время уступить. Но уже в половине июня, когда издательница Водовозова прислала ему чек на шестьсот марок, он предупредил: "С этого дня - для всех по три. Иначе я отказываюсь завтракать". Елизавета Васильевна потянулась к коробочке с привезенными из Питера гильзами Катык, которые она сама набивала табаком: "Да я же тебе, Володенька, говорила: трех для меня много - мне нельзя переедать, тем более мясо". - "В таком случае вам еще кефир", - настоял Владимир Ильич.

Сегодня Надежда купила для всех по три сосиски и по бутылочке кефира. Кухонный столик отодвинула от стены. Гости втиснулись на стулья, Владимир Ильич примостился на кромку плиты.