Точка опоры

Вышел незнакомый человек. Удлиненное лицо с незаметными скулами, серо-синие глаза, черные кудерьки на высоком лбу, аккуратно подстриженная бородка… Фрак, словно сшитый не по мерке, висел на его плечах. За незнакомцем — Василий Иванович. Стройный, элегантный, радостный.

— О-о, Алексей Максимович! Я несказанно счастлив видеть вас под Новый год! Вы как новорожденный месяц в ясном небе!.. Да, — спохватившись, придержал своего спутника за рукав, — познакомьтесь. Это Иван Сергеевич… Полетаев, — с заминкой припомнил новую фамилию, — наш добрый гость. А это…

— Горького и представлять не надо, — улыбнулся гость Качалова, названный Иваном Сергеевичем, и долго не отпускал руку писателя. — Я поклонник вашего таланта. С ваших первых строк. С «Макара Чудры». Как многие, восхищен «Буревестником». Уж очень он ко времени.

— Рад, что ко-о времени…

Услышав приятный сердцу нижегородский говор, Мария Федоровна встрепенулась и широко распахнула дверь.

— Кого я вижу! Вот нежданный!.. Хотя нет, долгожданный и самый желанный гость.

Поспешно поклонившись собеседникам, Горький шагнул через порог и обеими руками схватил вдруг запламеневшую руку Андреевой, а та, зардевшись, продолжала жарким голосом:

— Не то говорю… Не гость, родной те-а-тру человек.

— Только те-а-тру, а…

— А я не составлю исключения…

Горький, кивнув головой на дверь, спросил, кто этот Полетаев, с которым его познакомил Качалов.

— А вы не узнали?! Мне почему-то казалось, что видались с ним в нашей квартире.

— Никогда в жизни. Память на лица у меня неплохая.

— Хорошо, что ничего не приметили.

— Только то, что он не Полетаев.

— Не в этом дело. Он загримированный. Правда, удачно? Я узнала бы его только по глазам. Вот фрак великоват — не могли подобрать другого.

— Вы меня заинтриговали. Если не тайна…

— От вас, милый друг, у меня давно нет тайн. — Мария Федоровна, приятно пощекотав пышными волосами щеку Горького, шепнула: — «Искра» к нам в первый год шла через него. Это, — понизила шепот, — наш Грач, Бауман.

Вот как! Вот где свела судьба с одним из тех редчайших смельчаков, которым удалось из киевской тюрьмы бежать за границу. К Ленину! А теперь, значит, снова от него сюда. Конечно, для подпольной партийной работы.

Андреева подтвердила:

— Ему поручено создать здесь Северное бюро ЦК. Наше, большевистское! И он уже действует. Но вот беда, — «гончие» напали на след. На рождестве я прятала его у себя в бельевом шкафу. А сегодня опять тащились за ним. Едва успел укрыться здесь.

«Так вот он какой, Грач! С высоким полетом! Из буревестников! — думал Горький. — Жаль, что цензурные башибузуки не пропустят о таких героях ни строчки. А порасспрашивать его следует. Хотя бы только о побеге».

— Иван Сергеевич будет встречать с нами Новый год, — сказала вслух Мария Федоровна. — А той порой, — снова перешла на шепот, — что-нибудь придумаем. Можно считать, что он уже спасен… Да вы садитесь. Рассказывайте. Выкладывайте свои новости. Что написано? Хочу знать первая.

— Да есть тут… — Горький поплотнее прикрыл дверь. — Привез вам одну маленькую штуковину…

— Рассказ?

— Даже не знаю. Рассказ не рассказ, а что уж вылилось из души…

Из брючного кармана достал листы линованной бумаги, сложенные вчетверо, и, подавая, вдруг потупил глаза.

— Вы уж не судите… строго.

Мария Федоровна села на стул перед зеркальным трельяжем и, развернув листы, вслух прочитала заглавие:

— «Человек». Интересно.

И впопыхах, будто ей с секунды на секунду могли помешать, полетела глазами по строчкам, перескакивая с одной на другую:

— «В часы усталости духа… я вызываю пред собой величественный образ Человека.

Человек! Точно солнце рождается в груди моей, и в ярком свете его, необъятный, как мир, медленно шествует — вперед! и — выше! трагически прекрасный Человек!

Идет он, орошая кровью сердца свой трудный, одинокий…»

— Почему Человек одинокий? — кинула глаза на автора, который сидел неподалеку и мял обвисшие усы.

— Так уж получилось… Человек и Мысль, спутница всей жизни, его свободная подруга.

— Сво-бод-ная, — повторила Мария Федоровна, снова уткнувшись в исписанный лист. — Это хорошо! — И опять, дыша глубоко и взволнованно, повернулась грудью к Горькому. — Ритмическая проза. Я бы сказала, поэма в прозе. Теб… — Поспешно понравилась: — Вам всегда это удавалось.

Она перевертывала страницу за страницей и не слышала, как Горький прошептал:

— Я покурю… за дверью.

Вот и последние строки: «…Человеку нет конца пути! Так шествует мятежный Человек — вперед! и — выше! все — вперед! и — выше!»

Мятежный — он сам. Идет все вперед, все выше и выше.

И вдруг ахнула — чуть ниже текста была приписка:

«Кладу эту вещь к Вашим ногам — каждая строка ее кусочек моего сердца. Крепкое оно было, сердчишко, а сейчас — Вы можете приказать вырезать из него каблучки к туфелькам своим, и я только был бы счастлив этим!»