Точка отсчета

Детство и юность Паши Карева легкими назвать было нельзя. Отец оставил семью, когда мальчику было девять лет. Шли трудные послевоенные годы, жили они под Саратовом, мать уволилась с должности телеграфистки и устроилась мороженщицей. В первый день Пашка съел шесть порции, заболел и навсегда возненавидел это лакомство. А через год водитель полуторки, спасая ставку малышей, которые внезапно выбежали на дорогу из-за угла, вывернул резко руль и заехал на тротуар, где стояла тележка с эскимо.

За осиротевшим мальчиком из большого южного города приехала тетка Вера Петровна, старшая сестра матери, и увезла к себе. Тетка имела комнату без удобств в старой части города, возле громадного и неописуемо красочного восточного базара, неумолчный гул которого врывался в распахнутое окошко, Пашка обалдело смотрел на длинные, нескончаемые ряды, ломившиеся от персиков, винограда, яблок,- земной рай.

Вера Петровна привязалась к племяннику, но относилась к нему строго, не баловала, она преподавала английский в той же школе, где он учился, и каждый вечер проверяла уроки у Паши, который, хотя и проявлял способности, учился без энтузиазма. Он обожал принимать участие в различных кружках, организации вечеров, слетов, в общем, горел на общественном огне. Учителя знали: Карев из категории незаменимых, всегда занят, работает на школьную «фирму», и нередко снисходительно относились к его отсутствию на уроках или не всегда уверенным ответам у доски. Веру Петровну удивляло Пашкино умение ладить с детьми, он никогда ни с кем не ругался, не дрался, не приходил домой в порванной рубахе. Она называла его «розовый мальчик». «Ты - мои розовый мальчик», -хвалила она Пашку, но в душе иногда удивлялась: неужели так и проедет его детство без обязательного мальчишечьего атрибута - расквашенного носа? Ну что ж, дай бог. Береженого бог бережет…

На первом курсе института Карева избрали в местком, снова закрутилось колесо: заседания, мероприятия. Учился урывками, но на третьем курсе все изменилось - кто-то забыл выдвинуть его кандидатуру на отчетно-выборном профсоюзном собрании. Первое время он ходил как потерянный, потом ему дали тему в студенческом научном обществе, он увлекся, просиживал вечерами в лаборатории. Доклад, который он сделал на конференции, привлек внимание. Заведующий кафедрой аналитической химии Тимур-Гулямович Хаидаров похвалил: «Молодец, тяни тему дальше, получится хорошая дипломная работа, а может и больше».

Так и вышло. Павел Афанасьевич после окончания института остался на кафедре ассистентом, почувствовал вкус к исследованиям и через три года защитил кандидатскую. Материала была уйма, самое время копать дальше, двигаться к докторской, и Карев работал по двенадцать часов в сутки. Хайдаров торопил: «Давай, Паша!». Прошло еще 3 года, в работе появились сбои, результаты эксперимента никакой

закономерности не давали. Карев опустил руки, и вдруг… Наверное, тот, кто тогда, еще на третьем курсе, забыл выдвинуть его кандидатуру, решил исправить ошибку. Его снова избрали и теперь уже, кажется, навсегда. Закрутило, завертело в бесконечной веренице заседании, он все чаще просиживал в прокуренных кабинетах, все реже заходил в лабораторию. Тимур Гулямович хмурился и однажды не выдержал, прямо сказал: «Ты для науки - человек конченый». Но он ошибся, и когда во вновь созданном научно-исследовательском институте начали укомплектовывать штаты, вспомнили об организаторских способностях Павла Афанасьевича и предложили ему уи ти из вуза на должность зама по науке. Это была победа, которую он готовил долгие годы, которая доказывала, по его мнению, правильность избранной им стратегии жить в мире со всеми. И здесь, на новом месте, он остался верен себе: с людьми - только по-хорошему, по-доброму, независимо от того, правы они или нет, грубы или вежливы. Как-то Алехин, выйдя из его кабинета, после того как Карев отказал в приобретении нового прибора, бросил Заботину: «Знаешь, хоть он и не дал ни шиша, а настроение у меня какое-то просветленное. Я обласкан и почти доволен. Талантище, а не зам».

Карев, при всей своей мягкости, умел настоять на своем, проявить твердость, потребовать. Большинство сотрудников уважало его. В сущности, он тоже был доволен собой, достигнутым положением, но иногда, по ночам, глядя бессонными глазами в черноту спальни, он завидовал тому, молодому, Кареву, который допоздна засиживался в лаборатории, бесконечно повторяя эксперименты. Результаты того труда приносили радость, их можно было потрогать…

Он давно пришел к непреложному выводу: люди делятся не на хороших и плохих, как принято думать, а на сильных и слабых. Конечно, в науке он оказался слабым - в погоне за должностью забыл, что живет в век НТР, отошел от науки, безнадежно отстал. Ему уже не догнать, не выйти на сегодняшний уровень, как исследователь он умер. Но диалектика - великая вещь! В его слабости заключена сила, ее только надо мудро использовать, и тогда занимаемый пост с лихвой все компенсирует.