Точка после «ять»

У меня перехватило дух и застучало в висках. Казалось, время замерло, и никому не нужно было ни оправдываться, ни в чем-то признаваться, ни говорить о чем бы то ни было. Я остатками сознания мог только молиться, чтобы из глубины дождя внезапно не возникла перед нами чья-нибудь мокрая фигура, не вторглась в наше темное, теплое, мрачное и такое красивое убежище и не нарушила нашего уединения.

Липа положила голову мне на плечо. Я почувствовал своей щекой пряди волос, выбившиеся из ее прически, я услышал ее дыхание. Пальцы ее в моей руке почти не двигались, но, казалось, они говорили гораздо красноречивее любых слов – о любви, о вечных клятвах, данных друг другу мужчиной и женщиной перед Богом и людьми… А может, о том, что сейчас наши руки сплетены, и что эта старая часовня, холод этого каменного пола, этот запах воска и ладана, этот дождь и этот миг – только наши, и они навсегда останутся нашим общим воспоминанием.

Я любовался пальцами Липы в моей руке, а потом вдруг поцеловал их. И еще. И еще… Мысли, стук сердец, дыхание, время – все остановилось и растворилось в темноте часовни…

Дождь, увы, заканчивался. Небо посветлело, и казалось, что ночь обратилась вспять.

Нужно было возвращаться.

Мы поднялись. Я нехотя надел свой сюртук, и Липа подошла и отряхнула пылинки с его рукавов и воротника. Я повернулся к ней и, едва удержавшись от того, чтобы не поцеловать ее, только бережно поправил непослушный локон, вьющийся у ее виска. Еще несколько мгновений мы стояли и смотрели друг другу в глаза, ни промолвив ни слова.

Потом мы вышли за дверь. Наших раскрасневшихся лиц коснулся свежий вечерний ветер. Липа снова взяла меня за руку, и мы, прыгая через лужи, закружили вокруг могил по пути к воротам кладбища.

– Теперь мы снова в мире людей, и нам снова придется быть осторожными, – сказала Липа.

И, помолчав, она добавила:

– Зато теперь у нас есть тайна.

Она подошла ко мне вплотную и поцеловала меня прямо в губы…

От калитки ее дома я с легким кружением в голове и на ставших будто бы ватными ногах неторопливо доплелся в сумерках до усадьбы Савельевых. Ворота были уже закрыты, но внизу под ними оставалась щель, которую обычно по ночам закладывали доской-подворотней. Щель эта была достаточно широкой для того, чтобы протиснуться в нее взрослому человеку, но после дождя под воротами разбухла такая грязь, что войти в дом «инкогнито» этим путем я не отважился.

Свернув за угол и пройдя дальше вдоль ограды, я добрался до уже знакомой мне калитки. Она бесшумно распахнулась передо мной. Я скользнул по дорожке к дому и мягко толкнул дверь черного хода, которая тоже оказалась незапертой. Я мысленно поблагодарил Аглаю за предусмотрительность и неслышно, как тень, не скрипнув на лестнице ни единой половицей, поднялся к себе.

Уже лежа в постели и, по обыкновению, с карандашом в руке листая свою записную книжку, я не мог не думать о Липе. Все события ушедшего дня просто померкли в моей памяти, вытесненные одной – главной – новостью и переполнявшими меня чувствами. Случившееся казалось мне сном. И перетекая сознанием из мнимого сна в настоящий, я видел Липу, которая обворожительно улыбалась мне, как тогда, при прощании, перед тем, как скрыться за дверцей калитки. И клянусь, что эту улыбку я буду хранить в своем сердце до самого конца жизни…

Глава VI

Савельевский дом пробыл в нашем распоряжении три дня. На руку нам был не только сам отъезд Надежды Кирилловны, но и заметная в связи с ним утрата ретивости в делах со стороны кухарки и горничной, посему Аглае не приходилось особенно утруждаться в изобретении поручений, дабы отослать прислугу из дому. Данилевский и Липа, напротив, зачастили к нам. Они являлись в гости прямо к завтраку, успев по пути через уже согретый солнцем сад своим смехом и шутками распугать прочь из сиреневых кустов всех соловьев и зорянок, неделикатно прервав их восторженные утренние концерты. Расставались же мы лишь под вечер, после ужина и душистого чая, когда по небу уже разливался закат, зной в саду уступал место прохладному ветру, несшему аромат ирисов, пионов и белой акации, и стрижи резво бросались вдогонку за шмелями, стремясь посытнее поужинать на сон грядущий.

Днем же мы внимательно – комнату за комнатой – осматривали дом. Верхние покои, кладовые, чердаки – все стены, полы, потолки и мебель здесь мы пядь за пядью осмотрели, ощупали и простучали. К концу третьего дня поисков оставалось признать, что наши усилия оказались тщетными.

Мы ничего не нашли.

К вечеру третьего же дня в усадьбу вернулась Надежда Кирилловна. Она выглядела утомленной и явно недовольной своей поездкой. Поэтому я предположил, что, если ее и занимали мужнины бумаги, в имении на Клязьме найти векселя ей тоже не удалось.