Точка после «ять»

Мы с Липой подолгу беседовали обо всем этом, гуляя по узким извилистым дорожкам уже знакомого мне погоста. С приездом тетки мы снова вспомнили об осторожности, но наши сумеречные прогулки по кладбищу продолжились, поскольку именно там мы с моей возлюбленной не боялись быть увиденными вместе, и теперь я знал куда больше укромных тропинок, тайком ведущих от крыльца усадьбы Савельевых прямо до ее дома.

Однажды поздним лунным вечером я, вернувшись домой уже знакомой дорогой, проскользнул в усадьбу через заднюю дверь и бесшумно поднялся по лестнице в свою комнату, залитую белыми холодными лучами ночного светила. Наверное, уже в сотый раз я мысленно поблагодарил за мастерство тех плотников, что так добротно, почти ювелирно сработали этот тихий, безмолвный купеческий дом. Но потом вдруг меня словно громом ударило…

Утром я, наскоро умывшись и надев свой костюм, выскочил в коридор. Оглядевшись, я одернул на себе сюртук и чинным шагом неторопливо спустился по лестнице. Потом так же поднялся. Потом снова сошел вниз и взбежал вверх. И еще раз. Затем всем своим весом я налег на резной набалдашник деревянных перил и попытался покачать его.

– Мишенька, вы себя сегодня хорошо чувствуете? – раздался из передней голос Аглаи. – Мы вас уже ждем к завтраку, а вы, кажется, в третий раз никак не дойдете до столовой!

Я еще раз сбежал вниз по ступеням.

– Очень вам советую, сестрица, проделать то же самое, – ответил я. – Попробуйте! Это просто удивительно!

Аглая подобрала подол платья и поднялась наверх.

– И что же здесь такого удивительного? – обернулась она ко мне.

– А вы не понимаете? От половиц – ни единого скрипа, – я снова сделал по ступеням несколько шагов вниз и вверх.

– Ну, для этого не стоило устраивать такие забеги! Батюшка не терпел дурно сделанных и плохо прилаженных вещей, и он любил рассказывать, что, когда строили этот дом, первый нанятый им плотник в ответ на его требование сработать лестницу ладно начал уверять, что дерево всегда скрипит, и отец велел его рассчитать и выписал другого аж из самой Самары! С тех пор прошло более десяти лет, и по сей день здесь так ничего и не заскрипело, – и Аглая ласково скользнула пальцами по деревянным перилам.

Я подхватил кузину под руку и зашептал:

– Вот в этом-то все и дело! Вы помните ту грозу и нашу ночную вылазку? Помните, что нас тогда остановило?

Аглая изменилась в лице.

Мы, постоянно озираясь, прошли к кабинету.

Я взялся за дверную ручку и толкнул ее вперед.

Дверь, как и в прошлый раз, громко и протяжно заскрипела.

Аглая подняла на меня взгляд, полный недоумения:

– Но она, кажется, всегда так…

– В том-то и дело, понимаете? – перебил я кузину.

– Нет, любезный братец, не понимаю, – похоже, начала сердиться Аглая.

– Дядя не терпел дурно сделанных и плохо прилаженных вещей, но с несовершенством этой вещи он спокойно мирился…

– Вы полагаете? – девушка покосилась на дверь.

– Мы тут все бегали туда-сюда мимо нее, – сказал я, распахнув дверь и разглядывая ее деревянную поверхность. – Как, впрочем, и ищейки князя… И никому и в голову не пришло проверить!

Дверь была примечательной: большой, толстой, тяжелой, сработанной в венецианском стиле. Темное лакированное дерево блестело в лучах солнца, бьющего в окна кабинета. С внешней стороны дверные панели были лаконично оформлены в виде удлиненных ромбов, окаймленных тонкими резными планками с растительными мотивами. Внутренняя же, кабинетная, сторона была настоящим произведением искусства – верхом мастерства итальянской резьбы по дереву. Из центра дверного полотна на нас взирала выточенная с мельчайшими подробностями морда оскалившегося льва, заключенная в резной круг; вокруг нее в профиль располагались так же искусно выполненные головы баранов – их мощные рога последовательно обвивала длинная и густая лавровая ветвь. Выше и ниже звериных барельефов тянулись к краям двери резные гроздья винограда: тонкие прожилки листьев, крупные гладкие ягоды, вьющиеся хвостики молодых побегов – все это было исполнено чрезвычайно скрупулезно. Тяжелая медная ручка, казалось, с трудом пробивалась наружу сквозь все это замершее растительное изобилие.

Мы внимательно осматривали дверь с обеих сторон, постукивали костяшками пальцев по панелям, вертели ручку, нажимали на головы, глаза, носы и зубы животных, на львиные уши и бараньи рога, на виноградные кисти и листья в надежде, что где-то сработает тайный механизм…

– Ничего подозрительного, – хмыкнула Аглая.

– Проверять последовательно каждый вершок, – проговорил я себе под нос, осматривая петли. Потом я просунул пальцы под дверь и ощупал ее края изнутри и снаружи. Затем я встал на цыпочки и провел рукой по верхней грани дверного полотна.

– Похоже, там сверху есть какая-то небольшая неровность, – выдохнул я, откашливаясь и отряхивая испачканные в пыли ладони.

Аглая вынула из рукава платок и протянула его мне.

Я вытер пальцы и огляделся.

В кабинете, кроме хозяйского тяжелого стола, бюро, шкафа, кресла и небольшого диванчика стоял еще видавший виды стул, обтянутый потертым бархатом, но выглядел он не слишком-то прочно…