Точка преломления (ЛП)

— Ничего не произойдет! — крикнул он, заставив меня выпрямиться. Он резко вдохнул, пытаясь взять себя в руки.

— Ты никуда не пойдешь.

— Чейз...

— Ты даже не ожидаешь, что переживешь это! О чем я только думал?

Я встала и выпрямилась как можно сильнее, чувствуя, как подступают слезы. Мое сердце разрывалось. Я ощущала, как оно рвется внутри меня. Он знал, не мог не знать, на что это похоже, эта проеденная виной дыра в моей груди.

— Ты думал, что если бы мог что-то изменить, то изменил бы, — произнесла я.

В комнате возник призрак моей мамы. Не обвиняя и не осуждая, она все равно присутствовала там.

Внезапно Чейз замер и уставился в окно, не на центр, но вдоль по улице на казармы, в которых жил, когда мы были в разлуке.

Прошла минута. Две.

— Я бы сделал что угодно, чтобы вернуть ее, — пробормотал он.

— Я люблю тебя.

Слова вырвались из моего рта раньше, чем я успела сформулировать их, выпущенные некой неподвластной мне силой. Они мгновенно поглотили меня, овладели мной, будто факт моей любви был единственной известной мне правдой. Единственной правдой, которая существовала. Я люблю тебя, Чейз Дженнингс. Люблю мальчишку, которым ты был, и мужчину, которым ты стал, и даже когда я тебя ненавижу, я все равно тебя люблю, потому что ты — это ты, добрый, надежный и настоящий, и ты понимаешь меня и не боишься.

Осознав искренность моих слов, он застыл, словно статуя. А я ждала, еще острее ощущая собственную обнаженность и уязвимость.

Он глубоко и неровно вдохнул, и это заставило мое сердце сжаться.

— Ты играешь нечестно.

— Вообще-то, ты тоже, — сказала я. Это было правдой. Риск не являлся риском, когда было некого терять.

С коротким сухим смешком он подошел ко мне и обнял за талию, прислонившись своим лбом к моему и закрыв глаза. Я провела пальцами по розовому шраму, опоясывающему его бицепс, и вспомнила день, когда он едва не погиб, защищая меня.

— Теперь ты тоже должен сказать, — подсказала я.

— Что сказать? — Когда я его ударила, он схватил мою руку и прижал ее к своей груди. — Я люблю тебя, Эм. Я любил тебя с тех пор, как мне исполнилось восемь лет, и буду любить всю жизнь.

Его улыбка была такой беззащитной, такой настоящей. Мои глаза затуманились от слез, в груди заболело, и я не знала, как можно чувствовать себя такой счастливой и перепуганной одновременно.

Я прижала ладони к его груди.

— Что теперь будет?

— Теперь я пойду и найду Такера, — неохотно сказал он.

Это были совсем не те слова, на которые я надеялась.

— Зачем?

Он поцеловал меня в висок, задержав там губы и продолжая говорить:

— Потому что мне нужно, чтобы завтра он сделал то, чего не могу я.

* * *

Чейз вернулся через час с раздраженным видом. Я не представляла, что он сказал Такеру, но он не стал объяснять. Вместо этого мы сели рядышком и, глядя на реабилитационный центр, стали говорить, по-настоящему говорить. Обо всем, кроме этого.

Мы говорили о Каре, об Уоллисе и Билли, о Шоне, и Такере, и Ребекке. О ребятах из Чикаго, и о том, как я нашла Джека, в шоке сидевшего на полу туннеля, и о встрече с мамой в видении, вызванном сотрясением мозга. Мы говорили о Бет и о месте, которое когда-то называли домом, зная, что прошлое хранят тело и душа, а не место на карте и не сгоревшие письма или потерянный под развалинами журнал, и теперь нам достаточно друг друга, чтобы помнить. А еще мы целовались. Иногда нежно, иногда с безумной страстью, как до этого. Иногда посреди предложения, когда просто забывали, о чем говорили. За эти короткие часы мы раскрыли наши тайны, обнимая друг друга и молясь, чтобы время разом замедлилось и ускорилось, потому что, как и в ту ночь, когда его призвали, мы знали, что завтрашний день изменит нас навсегда.

В конце концов я заснула на полу, положив голову на его бедро. Последним, что я запомнила, было ощущение его пальцев, перебирающих мои волосы.

* * *

Ранним утром Чейз с запасным ключом, который нам дали чикагцы, прокрался через улицу на крытую стоянку госпиталя. К тому времени как он на рассвете, изображая обычного водителя, выехал в фургоне ФБР на улицу и обогнул заднюю часть заброшенного здания, я сгрызла ногти почти до мяса. Такер сел спереди, а мы с Шоном забрались на средний ряд сидений, где я с надеждой, что еще не использовала всю свою удачу, ощупала висевший у меня на шее медальон со святым Михаилом,

— Я не стану винить тебя, если ты передумаешь.

Мне понадобилось мгновение, чтобы понять: Шон сказал это не Такеру, а мне.

Он сошел с ума? Наш план основывался на моем присутствии.

— Я не передумаю.

Он кивнул, глядя в окно, будто ожидал этого ответа.

— А если я скажу, что не хочу, чтобы ты шла с нами?

— Я скажу: удачно вам вытащить Ребекку без меня.

Он пожал плечами.

— Я бы что-нибудь придумал.

— Ну, тебе не нужно ничего придумывать, — ответила я. — Я иду с вами.

Несколько секунд он молчал.

— Не сделай чего-нибудь глупого, ладно? Я не хочу потерять и тебя.

— Шон. — Я выдавила из себя улыбку, но она, должно быть, выглядела страшновато. — Когда я делала что-нибудь глупое?

— Отлично, — пробормотал он.