Точка росы

В лес он всегда брал кружку, нож, щербатую вилку (наконечник остроги), изоленту, две жестянки из-под леденцов с солью и сахаром, которые перекладывал в котомке сеном, чтобы не гремели. Котомку сделал сам, простегав вдоль капронового постромка обрезанный мешок, прихваченный с ачкасовских пасмурных полей, где каждую осень всей школой они убирали то картошку, то капусту, то свёклу, то морковь. Чтобы мешковина не кололась через майку, пришлось нашить кусок дерматина. Мешок был редкий — из-под кубинского тростникового сахара тонкого помола. По всему полю они искали такие мешки — новенькие, с вьющимися иностранными надписями, — а найдя, выворачивали наизнанку, расправляли шов и подымали вверх, подставляя язык под ослепительно сладкую струйку карибского солнца.

Алюминиевая кружка с ручкой, обмотанной бечевой, всегда была нужна в лесу. Напиться из глубокого родника (ломит зубы, немеет нёбо, и глыба рая наваливается на грудь) или — собрать ягод, засыпать в рот прохладную чернику, солнечную землянику, костянику, брызгающую оскоминой. Разложить костёр, заварить зверобою, после чего полтора десятка вёрст обратной дороги покажутся лёгкими.

Около деревни он был настороже не только из-за возможной встречи с местной шпаной. Прошлым летом он видел здесь девочку. Она собирала с матерью ягоды: на пригорках росла мелкая земляника, в траве — крупная, уже перезревшая. Девочка губами снимала ягоды с сорванного стебелька. Подобравшись незаметно, Семён лёг в траву, чтобы послушать их разговоры. Женщина рассказывала девочке о том, что её отца должны вот-вот наградить за службу и поэтому она надеется, что они скоро «переедут на повышение».

Семён обожал подслушивать, подглядывать чужие жизни. Окна первых этажей на их улице изучались им досконально. Горшки с алоэ, «декабристом», «чудо-деревом», неподвижная кошка, ажурные стенные часы, виднеющийся угол аквариума, в котором всплывали пузырьки и гуппи полоскали обгрызенные хвосты; репродукции «Незнакомки», «Трёх богатырей», «Не ждали»; сугробы ваты между рамами зимой и песни Робертино Лоретти из-за шевелящихся занавесок летом — всё это лишь малая часть того, что поглощалось его любопытством, когда он выходил вечером на охоту. Если они с матерью ехали в поезде дальнего следования, он обходил все купе подряд, предлагая пассажирам сыграть в шахматы. Он надеялся, что за игрой у него будет возможность расспросить их, где они работают и как живут.

И тут мать с дочкой наткнулись на него в траве.

— Тьфу ты, вот напугал-то, малахольный, — оправляя платье, вернулась к своему бидончику женщина, после того как он привстал из травы. — Фу, думала — мёртвый лежит. — Женщина перевела дух. Девочка всё ещё сидела, раскрыв рот от неожиданности.

Слово за слово, и женщина попросила Семёна собрать ягоды для них, в их бидон. Он согласился, и они многое рассказали ему об их жизни здесь, в деревне.

Едва только донышко кружки покрывалось ягодами, Семён подходил и ссыпал ягоды в бидончик, чтобы ещё и ещё раз взглянуть на девочку: на её косу, длинную шею, ключицу, открывшуюся под слетевшей лямкой сарафана.

Прощаясь, он сказал, что если им охота по грибы или набрать лещины, молочной ещё, то завтра утром они смогут его найти в роще.

На рассвете он пришёл в рощу и лёг доспать под дубом. Проснувшись, посидел и стал очищать от коры ветку можжевельника, которую вырезал по дороге, думая, что пригодится для лука. Как и загадал, девочка пришла сразу после того, как тень от ветки подтянулась к подножию соседнего дерева. Они набрали полпакета лещины, немного грибов, сходили на пруд и потом ещё гуляли, и деревенские, держась на виду, всё-таки не посмели их тронуть. Только потом догнали в поле перед рощей, для знакомства, — и он «стукнулся» до первой крови с их вожаком. Им оказался косоглазый Серёга с костлявыми кулаками, боль от ударов которых, взбесив, привела Семёна к победе.

В тот год он ходил в губастовский лес весь остаток лета. В иные дни девочка не могла прийти: мать брала её с собой в столицу, посещая то портниху, то подругу, то концерт испанского гитариста-виртуоза. В таких случаях девочка накануне оставляла записку там, где условились: в дупле. Нужно было подтянуться на цыпочках, вытянуть пальцы, осторожно — вдруг белка цапнет с перепугу — развернуть скорее: что там ещё, кроме «Завтра. В десять. Я т. л.»?

А в конце августа они поссорились перед самым её отъездом, и всю осень он ждал от неё письма. Оно пришло в середине декабря. В нём она обращалась: «Дорогой друг» — и просила переслать это «письмо счастья» ещё пяти адресатам, к кому бы он хотел, чтобы пришла удача.

На следующий год, в середине мая, он пришёл к их калитке. Хозяйка сказала, что этим летом они не приедут. И неизвестно, когда приедут ещё, может, никогда, кто их знает. Алла Георгиевна написала ей, что мужу «дали полковника» и перевели в Ригу. А там у них свой лес. И море есть.