Точка росы

Из дома, утопшего в обвале плюща, выносят гроб.

Вся в трещинках, барабанная кожа натянута дрябло, пролежень от колотушки дышит.

Гроб устанавливают на крашеные табуреты, похоронная какофония рассыпается на минуту молчания.

Теперь слышны рыдания. Дымок из зажатой в дрожащий кулак сигареты свивается в сизую розочку и плывёт перед глазами Семёна.

Учительница математики — Елизавета Сергеевна, хотя нынче каникулы, почему-то стоит здесь, вся в чёрном.

На них шикают, и, сбавив ход, мальчишки протискиваются в толпе старшеклассников.

Почему-то все они смотрят в одну точку.

От лица девушки, лежащей в гробу, не оторваться.

И тут Семён вспоминает — дочь капитана первого ранга учится в боевом 9 «Б», её отец командует военным кораблём — огневым ураганом Средиземноморья. Позавчера на закате судно встало на рейд у горизонта: с крыши Семён видел в бинокль, как рушились якоря и как матросы чехлили ракетные установки.

Это она на первомайском концерте играла на пианино в актовом зале. Низкая чёлка, строгий профиль тронут на скулах тенью загара; прямая спина, белый фартук: край, сместившись, приоткрыл мышцу бедра — чуткую, как рыба, телесную волну, оживающую при нажиме педали.

В распахнутых окнах носятся наискось ласточки. Клавиши ткут полонез под тонкими руками.

А ещё он однажды видел с нижнего пролёта школьной лестницы её кружевные трусики. Он следил за её восхождением с открытым ртом, так как не предполагал, что нижнее бельё способно излучать свет, что оно может быть таким же легкомысленно воздушным, как манжеты или отложной воротничок на школьной форме.

Заметив, что пацан подглядывает, настигла, перемахнув перила, — и, слегка придушив, вместо того чтобы наотмашь в спину сшибить наглеца вниз по ступеням, вдруг оглянулась и, нагнувшись, чмокнула в уголок рта.

После, на уроке географии, Семён долго, мрачно тёр рукавом щёку и губы.

Сейчас тело девушки убрано в розовую тафту — так девчонки кутают кукол. На виске виднеется подтёк.

Семён боится мертвецов, он испытывает к ним отвращение, как, например, к запаху герани или ко вкусу варёных яиц. Когда умерла бабушка, он бежал из дому и ночевал трое суток на причалах Северной бухты, пока его не определили в детскую комнату милиции — до востребования взбешённой матерью.

Но теперь при взгляде на девушку ему хочется сделать страшное. Его мутит от злобы, от желания кинуться, отомстить за свой стыд.

Понизу прошёл обрывок бриза и стронул прядь на виске.

Он первым снова рванул к морю.

Вечером на закате Семён в одиночку возвращался той же дорогой. Выкупавшись напоследок, напитанной светом кожей он чуял, как при ходьбе прикладывается к загару мокрая рубашка.

На тротуаре перед тем домом были рассыпаны пыльные, затоптанные ветки кипариса: плоские кружева покрывали асфальт.

Семён огляделся.

Свеча маяка под низкими лучами солнца. По ту сторону бухты поезд карабкался в гору.

В объёме неба, завешанного плоскостями заката, прозрачно стояло лицо девушки.

Она улыбалась. Семён удивлённо помотал головой, словно вытряхивая из ушей воду, и поспешил отправиться дальше.

В конце улицы на балкончике дома, вылезши за край косой, на глазах ползущей тени, грелся последним теплом крохотный геккон. Бледный его язычок выскользнул набок и протер монетку глаза.

На проволочном кукане висели пять радужных кефалей. Он на ходу с приятным усилием снял кукан с плеча и вытянул руку, снова любуясь уловом.

Вдруг эллипсоид рыб, благодаря восхищённой рассеянности взгляда, отделился от связки и поплыл куда-то линией женских бёдер.

2006

«Улыбнись»

Владимиру Смоляру

Полог палатки был поднят — сентябрьское море ещё дышало теплом, утром блики очнутся, зарябят в тумане пробуждения, и дрёма вновь нахлынет — теперь тихим светом, убаюкает цоканьем гальки под волнами. Он нащупал в клапане рюкзака фотоаппарат, расчехлил. И снова в который раз застыл, не то стараясь удержаться, не то сосредотачиваясь, вновь и вновь пытаясь понять, зачем он это делает. Наконец сердце опустилось из горла, рычажок под пальцем вырос в гору, объектив продавил грудину, потёк хрустальной рекой через позвоночник — но вдруг экран дрогнул, взорвал всю темень, антрацитовый блеск моря, воздух, стало не продохнуть, и он приподнял тубус, упершись локтем, ещё на деление стронул рычажок.