Точка (СИ)

— Да-да, простите, — пробормотал Искин.

— Я принимаю душ! — крикнула Стеф.

— Да ради бога!

— Трите уже!

Девчонка брызнула из шланга Лему в лицо. Он мотнул головой, проморгался и увидел Стеф всю, коварно отступившую в угол, опустившую руки, застывшую перед ним бледной улыбающейся грацией. Худая, с запавшим животом, резко очертившимися ребрами, легким мазком лобковых волос внизу живота. На бедрах и плечах желтели пятнышки сходящих синяков. Желание у Искина как-то в момент пропало. Осталось лишь смутное, непонятно на кого озлобление: довели девчонку.

Может, на весь Фольдланд.

— Поворачивайся, — строго сказал Искин.

Стеф переступила ногами.

— Ближе ко мне.

Искин провел губкой между острых, выпирающих лопаток. Поролон, конечно, как серьезная мочалка, никуда не годился, только делать все равно было нечего. Пена ручейками поплыла вниз. Стеф от движений руки покачивалась и задирала вверх голову.

Искин тер справа и слева, ощущая ребра под пальцами, уходил по позвоночнику к ягодицам и снова взмывал вверх, к тонкой шее. Пена становилась мутная, напитавшаяся грязью.

— Смывай.

— Все уже? — спросила Стеф.

— Да.

Шланг с насадкой вспорхнул в руке над мокрой головой. Брызги полетели в простыню, в Искина, на стену. Никакого рождения из мыльной пены, конечно, не произошло, Стеф было далеко до Афродиты, и пена там, помнится, была морская, но девчонка определенно посвежела, а цвет кожи утратил бледно-серый оттенок, порозовел.

— Все?

— Ага, — смешно морща нос, Стеф повернулась к Икину. — Что теперь?

Лем, придерживая, снял простыню с крючка.

— Заворачивайся.

— Ух, круто!

Девчонка в мгновение ока намотала простыню на себя, оставляя свободными руки, и какое-никакое сходство с древнегреческой богиней только усилилось, когда конец ткани она перекинула через плечо. Правда, насколько знал Искин, формы у изменчивой супруги Гефеста были попышней. Господи, подумалось ему, о чем думаю? Что за дрянь лезет мне в голову? Раздраженный, пока Стеф собирала свое белье, он выключил воду и скрутил шланг в похрустывающие кольца. Насадка напоследок обдала его быстро погасшей теплой струйкой. Впрочем, брюки и так были уже мокры.

— А можно еще постираться? — спросила Стеф.

— Как хочешь, — сказал Искин.

— Я тогда мыло все использую?

— Без проблем.

Искин подобрал губку. Несколько секунд он смотрел, как девчонка, сложив в раковину нехитрую одежку, сосредоточенно трет ее под горячей водой, потом вздохнул и пошел к выходу.

— Господин Искин! — крикнула Стеф.

— Да? — обернулся Лем.

— Хотите, я и вам постираю?

— Нет, — сказал Искин. — Нет. Туфли не забудь. Номер комнаты помнишь?

— Сорок семь!

— Да, правильно.

Отступив, он дал протиснуться к умывальникам тучной, совиноглазой женщине с полотенцем через плечо. Женщина недовольно скривила губы. На своем этаже Искин со всеми был более-менее знаком, и новое лицо его озадачило. Кого-то выселили, кого-то заселили? Или это чья-то гостья? Дьявол! — вспомнил он. Мне ведь тоже через полтора месяца, скорее всего, придется съезжать!

Тем временем женщина, включив воду, всем телом повернулась к Искину.

— Что, мальчик, нравлюсь? — спросила она, уперев в бок руку и сразу определив себя в одну компанию с Диттой.

Из-за ее плеча выглянула Стеф.

— Нет, просто… — Искин замялся. — Я вас раньше не видел.

Женщина фыркнула.

— А ты здесь живешь, мальчик?

— Да.

— Значит, мы будем видеться постоянно, — улыбнулась женщина. — Ева. Ева Вивецки.

Голос у нее был простужено хрипл. Искин пожал протянутую ладонь.

— А кто… — он опомнился и представился: — Леммер Искин. Вас из бюро прислали или вы через Смольдека…

— Через Смольдека, мальчик, — сказала Ева.

— Из Фольдланда?

— О, да. Из Воленшатта.

— И как там?

— Все работают, мальчик. Кто дороги тянет, кто на заводах спину гнет, кто мундиры шьет. И все славят канцлера.

— Простите, — сказал Искин, — лучше зовите меня по имени. Леммер. Лем. Мальчик — это…

Улыбка Евы стала шире.

— Я знаю, мальчик. Лем. Прости, въелось, как чирей. Всех уже мальчиками называю. Я как раз из этих, — сказала она. — Или ты брезглив?

— Нет, — Искин бросил взгляд на Стеф.

Ева отреагировала поворотом головы.

— А-а! Твоя? — показала она пальцем на девчонку.

— Нет.

— Я — своя собственная! — заявила Стеф, выжимая серый ком юбки.

— Эх, девочка, — грустно сказала Ева, — сколько вас по всему Остмарку пытается хоть как-то найти себя в жизни, знаешь? Тысячи вас. Что в Вадуце, что в Вене, что Линце, и все свои собственные. Смазливое личико и женские прелести — вот все, в большинстве своем, что у вас есть за душой.

Стеф хотела ответить, но не нашла слов и принялась яростно жамкать белье в раковине. Профиль у нее заострился, повернутое к Искину ухо сделалось малиновым.

— Ты зайди ко мне завтра в пятьдесят третью, — сказала Ева. — Думаю, я смогу научить тебя кое-каким вещам.

Стеф дернула плечами.

— И зачем это мне? — зло спросила она. — Я скоро отсюда уеду. К морю!

— Разумеется, — вздохнула Ева, — все вы хотите к морю. Как лемминги.

— Кто?

— Такие хомячки, которые однажды заражаются безумием и сотнями погибают, кидаясь в пропасть или в океан.

— Почему? — спросила Стеф.