Точка сингулярности

Она уже усадила меня на какой-то снаряд и сама взгромоздилась сверху, она тяжело дышала и, не размениваясь на мелочи, стаскивала с меня плавки, а свои просто оттягивала в сторону. Мне ничего, ну ничего не надо было делать — она исполняла сольную партию, направляя даже мои руки туда, куда хотелось ей. Впрочем, мне тоже туда хотелось. Я вспомнил какой-то старый-старый фильм с Мастрояни, где его герой-импотент бывал на что-то способен лишь в минуты крайней опасности. У нас была очень похожая ситуация. Я жутко торопился, я всего боялся, и на этом фоне разгоралось неистовое желание. И когда мы соединились, нам даже двигаться особо не пришлось — все закончилось в считанные секунды яркой вспышкой и изможденными вздохами, переходящими в хрипы.

Иногда после такого ощущаешь разочарование и даже некоторую брезгливость к партнерше, но с Наташкой я испытал истинный восторг. Будучи любителем, просто даже гурманом предварительной игры, изысканных ласк и всяческих долгоиграющих вариантов, я вдруг ощутил пряную и острую прелесть вот такой взрывной страсти, мощной, мимолетной и разрушительной, как цунами. И мне было нелегко вспомнить цель, ради которой я пошел на все это. Давя глубоко внутри налетевшую, словно смерч, влюбленность, я заставил себя считать Наташку врагом и вкрадчиво шепнул ей с интонацией, исключающей всякое предположение о шутке:

— Так на кого же ты все-таки работаешь?

Она отстранилась на секунду, сверкнула вмиг потемневшими глазами и предельно холодно, предельно жестко ответила:

— Крутова всегда работала и будет работать только сама на себя. Ф-фу, чуть не испортил все, дуралей!

— Ты ничего не поняла, ласточка, — я вновь сменил гнев на милость, и принялся ласкать её нежнее прежнего. — Я просто очень не хочу ссориться с тобою.

И она оттаяла, она заговорила, как давеча, когда катила баллон на Мыгина.

— Да, Игорь в этой поездке занимается какими-то своими делами, но я ничего не знаю про них и знать не хочу. Понимаешь, котик? — она тоже ласкала меня. — И если я помогаю ему в этих странных делах, то лишь ради денег. Крутова всегда работает только на себя.

Мне стало тепло и хорошо. Радость победы. Пожалуй, я бы даже поимел её ещё разок — в знак благодарности, — но времени уже явно не было. Мне и так казалось, что мы сидим на этом дурацком тренажере целую вечность, сидим и бездумно ласкаем друг друга…

Наконец, дверь в зал распахнулась и… Нет, вошел не столь желанный для Наташки Мыгин — вошла Белка. Тоже неплохо. Наташка неторопливо спешилась, мы оба были в плавках, и у меня даже ничего не топорщилось. Но эта стерва все-таки не удержалась, ей было мало пройти мимо Ольги с гордо поднятой головой. Она бросила на ходу:

— Тебе не интересно, дорогая, чем мы тут занимались?

— А я знаю, — ответила моя милая-милая Белка, спокойно и с достоинством, — ты соблазнила моего мужа. Обычное дело, у него же работа такая.

Этот лихой ответ сразил Наташку наповал, она остановилась и еле выдавила страшным свистящим шепотом:

— Какая такая работа?

— Инженер человеческих душ, — отчеканила Белка. — Это ещё товарищ Жданов выдал определение на Первом съезде советских писателей. А у некоторых, вроде тебя, душа находится как раз там. Пошли, Мишка, нас автобус ждет.

А в автобусе Белка тихонечко спросила, чтобы не разбудить задремавшего Андрюшку:

— Удалось что-нибудь выяснить?

— Да, очень многое, — кивнул я, почти не соврав.

— Но для этого пришлось… — она замялась.

— Для этого пришлось немного пообжиматься с глупой куклой, обиженной любовником и мужем. Ты знаешь, она совершенно холодная, — добавил я, честно глядя в глаза любимой жене.

И Белка, воровато оглядевшись, юркнула своей лапкой мне под ремень, словно проверяла, все ли там на месте после столь необходимых по работе обжиманий, и мой инструмент — о чудо! — исправно зашевелился, в полную силу. Вот это да! Белка умиротворенно улыбнулась и уронила голову мне на плечо.

Вообще на обратном пути все казалось таким мирным, таким тихим! Я уже не верил, будто что-нибудь ещё может случиться. Все уже случилось — с меня достаточно.

Мыгин дремал. Наташка спала или делала вид, что спит, уложив голову ему на колени. Витек тупо скользил камерой по убегающим горам, гладкой ленте шоссе и тихо расцветающим в сумерках розовым фонарям. Гольдштейн был серьезен и даже сосредоточен в ожидании встречи со своею сороковой страной. Ведь Галя таки пообещала нам заехать в Оман. Договориться с властями оказалось легко — в арабском мире, видать, как и в Европе, границы условные.

Однако шлагбаум на дороге все-таки был, и документы проверили. Не у нас — у Гали, какую-то общую бумагу, отпечатанную исключительно по-арабски с печатями и подписями. Сто долларов за это — глупость, конечно, несусветная. Но чем бы дитя ни тешилось… Я подгреб поближе к Паше и ядовито поинтересовался:

— Ну и как тебе в султанате Оман?

— Неплохо, — сказал он сдержанно. — Погоди. Сейчас до города доедем, купим что-нибудь на память. Чтобы было о чем детям и внукам рассказать.

До города мы так и не доехали, зато о чем рассказать детям и внукам, у нас появилось. И очень скоро.