Точка возврата

Мы стоим около самолета спиной к ветру, брюки надулись, точно рукава подогревателя. Справа и слева от нас огромными тисками сдвинулись горы, солнце освещает их макушки. Чуть ниже горы обтянуты рыжими лисьими воротниками пожелтевших берез. Пройдет еще день-два, и заполыхает, потечет вниз по склонам осень, разольется желтым лесным морем. А пока что у основания тайга темная, зеленая, холода сюда еще не добрались.

Грузчики быстро забрасывают в самолет пятидесятикилограммовые ящики со слюдой. Они торопятся: на подходе к Маме еще несколько самолетов.

Возле заборчика, напротив аэровокзала, женщины продают бруснику, я уже знаю, просят недорого — по десятке за ведро, нынче на нее урожай. Николай Григорьевич сходил в столовую, выпросил у буфетчицы картонную коробку из-под болгарского вина, пошел к женщине, стал торговаться. Через несколько минут он уже тащил к самолету полную коробку.

— Почем взял? — полюбопытствовал я.

— За пятнадцать два ведра, — довольно улыбается бортмеханик. Губы и даже щеки у бортмеханика вымазаны брусничным соком.

Почему-то мне становится неудобно, и так отдают по дешевке, так нет, выцыганил почти даром.

— Посмотри, командир, какая ягодка — темно-бордовая, крупная, в городе такую не купишь, — дядя Коля, который, как известно, был самым хитрым и умным из всех армян, поймав мой взгляд, пытается смягчить ситуацию. — Ты возьми, попробуй — слад-кая!

Я пробую, ягода действительно отменная.

Держа перед собой коробку, бортмеханик полез в самолет; наверху остановился, оглянулся на меня, на женщин у аэровокзала, хотел что-то сказать, даже пошевелил губами, но все же пересилил себя, промолчал. Много позже в одном из разговоров со славной представительницей этого северного поселка я вдруг узнал, что мамские женщины, вспоминая наши закупки, с полной серьезностью будут утверждать, что летчики загружали в самолет столько ягоды, что он едва отрывался от полосы. Но это к слову, прошлое хорошее и плохое порою подстерегает нас в самых неожиданных местах.

Ящики уложены вдоль фюзеляжа, в самолете пахнет сырым деревом, маслом, брезентовыми чехлами. Сзади с хрустом захлопываются двери, гремит металлическая лестница.

Через час мы снова в Киренске. Лужи засыпаны свежим гравием, полоса изрыта узкими темными бороздами. Возле вокзала, точно около кормушки, столпились самолеты. Нас загоняют в дальний угол. Малышев ставит под колеса колодки и уходит. В первую очередь обслуживают рейсовые самолеты. Через перрон за дежурной гуськом, точно цыплята за курицей, идут пассажиры, в основном это студенты, после летних каникул они возвращаются в город.

К вечеру перрон пустеет, наконец-то доходит очередь до нас. К самолету подвозят дизель, бортмеханик открывает дверь, грузчики подтаскивают длинные широкие плахи, устраивают скат.

До захода солнца осталось чуть больше часа, сегодня нам в Ербогачен не попасть. Ночью от реки наполз туман. Было тихо, аэропорт устал от грохота, взял передышку, заснул сном усталого человека. Утром, едва рассвело, мы на стоянке. Возле нашего самолета стоит трактор, скользят серые тени. Малышев что-то говорит моему бортмеханику, тот качает головой.

— Кеша предлагает открыть другую дверь, просунуть через самолет веревки и, используя пол вместо балки, затянуть дизель трактором в кабину, — говорит Меделян.

— Обшивку помнем.

— Мы на углы кругляши положим, веревки по ним как по катку пойдут, — говорит Меделян.

Я соглашаюсь. Малышев перебрасывает веревки на другую сторону, кладет на пол самолета деревянные кругляши. Мужики залезли в кабину страховать груз, затарахтел трактор, дизель медленно пополз в фюзеляж.

— Держи доски, — крикнул Малышев. — Придерживай, а то опять сорвется.

— Ну Кентий, ну умелец, — подталкивает меня в спину Долотов.

Малышев помог Николаю Григорьевичу закрепить груз, затем, что-то вспомнив, проворно сбежал по лесенке, подошел ко мне:

— Я же всегда говорил, что самый умный из армян — это Коля Меделян.

— Ты не перекидывай все на меня, — отнекивается Меделян. — Вместе придумали.

— Командир, здесь вот какое дело, — Малышев чешет затылок. — Племянник тут у меня сидит, в Ербогачен ему надо. Билеты неделю назад купил, а улететь не может. Вчера на рейсовый не попал, загрузка полная была. Может, возьмешь, а?

— Здесь же в фюзеляже двухтонная махина, если заметит кто, что мы взяли на борт постороннего человека, могут быть неприятности.

— Ты его сопровождающим дизеля оформи, — подсказывает Малышев.

— Где он?

— Я сейчас позову, — техник бросается к аэровокзалу. Через минуту там хлопает дверь, выскакивает Малышев, следом за ним с чемоданом пассажир. Они, как по команде, озираются по сторонам, не заметил бы кто. Пригнувшись так, что сразу становится понятно, кто они такие, рысью бегут к нашему самолету.

Пассажиру на вид лет тридцать, не больше: темное загорелое лицо, густые свалявшиеся волосы, пропахшая потом брезентовая куртка. Он радостно и вместе с тем озабоченно смотрит на меня.

И только тут я замечаю рядом с ним маленькую девочку, головка у нее по-взрослому повязана платком, в руках сумка с вещами.