Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) [сборник]

Когда занимаешься любимым делом, время летит незаметно. Подошли госэкзамены, наступила пора подумать, где трудиться, чтобы оправдать съеденный хлеб. Я-то давно решил, в комиссии по распределению лежало мое заявление, там было написано, что агроном — хозяин земли и должен превратить ее в благоухающий сад; на этом пути не надо бояться трудностей, а надо одолевать их. Короче — я просил направить меня в один из отстающих колхозов, хотел показать, чего можно добиться, если тобой движет любовь к делу, помноженная на твердые знания. (Мое заявление поместили в институтской многотиражке. Говорят, его и теперь читают первокурсникам).

И вот я предстал перед комиссией. Все меня очень хвалили: какой я сознательный, как ясно вижу перед собой цель и как уверенно к ней иду. Под конец председатель комиссии сказал:

— Товарищ Кокенлиев! Мы ценим ваш порыв. Именно так поступали Докучаев, Тимирязев, Вавилов, Вильямс и другие. И нам тем более приятно, что вы, такой увлеченный, такой серьезный молодой специалист, будете работать в столице республики. Человек, обладающий сельскохозяйственными знаниями, требуется финансовому ведомству, и мы распределяем вас туда. Я вижу недоумение на вашем лице, коллега. Но поверьте: работать в таком ведомстве не менее трудно и ответственно, чем в отстающем колхозе. Поздравляю, всего хорошего, когда выйдете, попросите следующего.

Ничего не соображая, я пошел к декану. Тот тоже был со мною ласков и предупредителен.

— Читал, читал… Понимаю, понимаю. Сам был молод. А молодость не всегда умеет рассчитывать свои силы и возможности. Но тем более ценно, что и при таком состоянии ты не ищешь легких путей, а стремишься на самый сложный участок. Однако мы должны о тебе позаботиться, да — мы!

— А какое у меня состояние здоровья? Я здоров, как племенной бык, — сказал я не очень учтиво, терять-то мне было нечего.

— Да, вот я же и говорю: молодость склонна преувеличивать. Стану я верить тебе на слово, если в твоем деле официальная справка. Там лиловым по серому записано: болезнь сердца, нуждается в постоянном наблюдении, случай представляет интерес для науки. Вот видишь, ты даже сейчас задыхаешься. А побегай-ка по полям! Из ведомства мне уже звонили. Тебя ждут.

Я начинал догадываться, чьих это рук дело. И стоило мне войти в дом, как родители принялись разглядывать меня, а я — их, словно раньше мы никогда не видели друг друга. Нетрудно было заметить, что я взвинчен.

— Что с тобой, сын? — встревоженно спросила мать. — На тебе лица нет. Ты заболел!

— Да, ты очень плохо выглядишь… — сказал отец. — …Ты заболел, — закончил отец свою мысль.

— Откуда в моем деле справка, будто я представляю особый интерес для медицины и потому нуждаюсь в постоянном наблюдении ее светил? — спросил я, стараясь все время помнить, что передо мной родители, которым я обязан приходом в этот мир.

— А ты что же думаешь? — сказала мать. — Что я, что мы с отцом позволим единственному сыну уехать из дому неизвестно куда? Мы с отцом хотели сделать тебе сюрприз.

— Сюрприз?! — Я не страдал косноязычием, но тут у меня слов не хватило.

— Да, конечно, — подтвердила мать. — Мы думали, ты нас тоже любишь и не захочешь уезжать. Ах, сын!.. Я, кажется, ясно говорю, по-туркменски говорю, но ты разучился меня понимать. — Она слегка всхлипнула. — Знал бы ты, скольких нам сил стоило убедить врача…

Я вскочил. Снова сел. Снова вскочил и прислонился к стене: кажется, ноги отказывались меня держать. Так и в самом Деле заболеешь. По моему виду мать поняла, что сейчас я начну яростно сопротивляться, как волк-одиночка, загнанный в угол охотниками. И она меня опередила, пустила в ход не очень оригинальное, но безотказно действующее средство. Она заплакала.

Отец ходил вокруг нее с сокрушенным видом и даже не старался ее утешить. Разве можно утешиться, когда у них вырос такой черствый, такой злой и неблагодарный сын. Этому ли они учили его с детства? «Он хочет довести мать до инфаркта», — говорил отец. «Он хочет стать моим убийцей», — говорила мать, и дождь продолжал литься, поток заполнял комнату.

Скоро я был в слезах по пояс, но крепился. Потом — по грудь. Я твердил про себя: «Я агроном, я агроном». Но в конце концов, чтобы не захлебнуться, я вынужден был крикнуть:

— Ладно! Ладно, ладно! Остаюсь! Слышите? Газировкой буду на углу торговать, бочки по ночам вывозить… Я остаюсь!

— Зачем же бочки вывозить? — сказал отец.

— Ты будешь работать в финансовом ведомстве, — сказала мать, у которой сразу иссякли слезы.

Весь вечер я метался по двору, как барс на цепи, как горный орел в клетке, как агроном в кабинете.

На веранду вышел отец. Он сказал мне:

— Жизнь прожить — это тебе не на смирном мерине проехаться. А если ты настоящий агроном, любишь землю — зачем далеко ходить? Вот тебе наш маленький участок. Покажи всем, что можно сделать с ним.