Так вот, о комплиментарности. Как с ней бороться? Совсем не обязательно внутренне перестраиваться. Можно продолжать свою линию: «Еще одна ее особенность — умение… неожиданным открытием
выводить жизненное наблюдение на уровень философского (! — Н. И.) обобщения. В лучших ее стихах… реализм неотъемлем от романтизма». О ком это? О Лермонтове? Нет, об О. Чугай… А дабы неповадно было уличать в пресловутой комплиментарности, нужно лишь вставить мягкий — желательно предпоследний — абзац про «недостатки», для вящего усыпления читателей и бдительных обозревателей. Скажем, так: «К сожалению, местами встречаются банальности и неточности». А затем с легким сердцем немедленно возвратиться к привычному стилю: «Поэтесса стала писать строже, собранней. Исчезли импульсивность и бойкость…» Но не поленимся изложить и абзац, предшествующий «антикомплиментарному». Вот какое «интересное откровение» (воспользуемся замечательным термином А. Ткаченко) мы здесь найдем: «Четыреста лет назад английский поэт-классик Филип Сидни… писал, что „поэзию нельзя тащить за уши, ее нужно осторожно вести…“. Бережно ведет свои стихи Ольга Чугай от слова к слову, от строки к строке». Итак, вслед за П. Вегиным, сопряженным с ренессансом, мы познакомились с еще одним неожиданным сопряжением: О. Чугай с ренессансным Филипом Сидни (Л. Фоменко). Вы в шоке, читатели? Как говорил горьковский Барон, «Дальше!». Ведь доказательств не требуется…Живая практика развития критической мысли показывает: от вознесения до ниспровержения — один шаг. Часто бывает и так, что шаг этот совершается внутри одного и того же сочинения. Возносится и искусственно приподнимается одно — за счет унижения и бездоказательного пренебрежения к другому, «чужому». И все это происходит на фоне псевдоакадемизма, эдакой расчетливо демонстрируемой позиции наукообразного олимпийца: мол, «сегодня мы наблюдаем не новую, но очень интересную тенденцию»… Статья безусловно укрепится словами о «главенствующем положении», о «насыщении прозы», об «увеличении числа (?) жанровых разновидностей», о «модернистском мифотворчестве», от которого надо поскорее отмежеваться, тем более что «нобелевские лавры колумбийского романиста-„мифотворца“ Г. Гарсиа Маркеса многим не дают покоя». Может быть, многим и не дают; но прежде всего из статьи В. Сахарова «Миф в современном романе» становится очевидным, что эти пресловутые лавры Маркеса не дают покоя самому В. Сахарову. Посудите сами: определение «мифотворец» по отношению к писателю (а заодно и к Кортасару) взято в иронические кавычки, так же как в той же статье в кавычки взято и слово «новаторство» по отношению к ним же («новаторы» Кортасар и Маркес). Расшифровываются иронические кавычки, надо полагать так: латиноамериканцы-псевдоноваторы
, а также модернисты-лжемифотворцы. Хотя непоследовательность автора статьи проявляется и в том, что на другой странице им сказано: «мифы народов Центральной и Латинской Америки… у тамошних (?! — Н. И.) писателей… весь этот пестрый материал плодотворно применяется», — а ведь только что тот же В. Сахаров указывал, что «новаторство» нынешних латиноамериканских «мифотворцев» было запрограммировано еще в 20-е годы «тогдашней авангардистской литературой»! Но многогранная индивидуальность критика В. Сахарова, как известно, не впервые грешит подобной непоследовательностью.Что же противопоставляется коварным «мифотворцам» Маркесу и Кортасару? Убирая за скобки Ч. Айтматова, — Н. Шундик («внес в свою прозу образный мир народного мифомышления», «соединил древнее предание… с надеждами XX века»), Ю. Рытхэу и А. Ларионов, автор романа «Лидина гарь» (где «история и предание соединились»). Вот когда речь заходила о них, то кавычками В. Сахаров пользоваться переставал. Высказывался с подобающим уважением — в отличие от бесцеремонно-развязного тона по отношению к А. Бочарову («услужливо вторят им
») и Д. Гранину («мысль понятная, лежащая, так сказать, на поверхности литературы, однако здесь с удивительной легкостью соединены вещи несоединимые»). Что же до удивительной легкости, проявляемой при соединении вещей несоединимых, то этот упрек автору статьи лучше оборотить на самого себя, соединившего жанр панегирика с жанром бездоказательного шельмования.