Точки пересечения. Завещание

— Пока прокурора нет, расскажу вам, молодежь, истинную быль. После войны, как известно, женихов в селе маловато числилось, а гармонистов — и того меньше. Понятно, как всякий знаменитый человек, кочевряжился я. С одной девахой вечер пройдусь, с другой, с третьей… Пришла очередь и Анютку Трифонкову — так в молодости теперешнюю Анну Трифоновну называли — проводить с вечерки. Занозистая плясунья и хохотушка была. Ну, значит, идем. Ремень гармони у меня — на левом плече, правой рукой Анютку за плечи обнял — тогда под ручку ходить моды не было. Дошли до ее дома. Думаю, пора целоваться, а то петухи скоро запоют. Только к Анютке сунулся, она — ладошкой по моим губам, аж зубы лязгнули. Ох ты, думаю, стрекоза! По военной привычке делаю разворот через левое плечо, гармошку — под мышку и строевым шагом — до своей хаты! Следующим вечером наяриваю на гармони изо всей силы, но на Анютку гляжу как на врага народа. И так веду себя на протяжении целой недели. Дескать, плевать мне с верхней полки на таких стрекоз! Замечаю, Анютка по-прежнему и пляшет, и частушки зажигательные поет, и меня, выдающегося гармониста, вроде как в упор не видит. Вот тут и случилось непонятное… Не могу, хоть разбейся, с Анюткой заговорить! Язык отнимается — до того я стеснительный вдруг перед ней стал. А на вторую неделю еще пуще стали твориться таинственные дела. Выхожу утречком на заре из дома и глазам не верю — на моем пути, поперек всей деревни, цепочка пшеничных блинов разбросана. Да такие румяные, свежие — только что со сковородки! Хоть и не робкий я был парень, но… развернулся да в избу. По секрету вам скажу, за мое любовное непостоянство девчата давно грозились порчу на меня напустить. Думаю, вот она, порча, началась — со зрения. Набрался все-таки решимости, выхожу снова на улицу — ни одного блинчика и в помине нет. Куда, спрашивается, подевались?.. Молчу, чтоб деревенские не обсмеяли, никому— ни слова. На другое утро — опять поперек дороги блины! Я назад да к окошку пристроился, чтобы узнать, какая же нечистая сила блинчики подметает? Вижу, Гайдамачихин Ходя — пудель у старухи такой был — в пять минут блинами позавтракал. На третье утро — та же история! Сильно меня озадачило это загадочное явление. Встречаю Гайдамачиху и осторожно ей так, мол, и так, Елизавета Казимировна, вы уж меня извините, но какой-то нехороший человек вознамерился обкормить вашего Ходю пшеничными блинами. Каждое утро, мол, собачка так плотно кушает, что есть опасение, как бы у нее от переедания заворот кишок не случился. А Гайдамачиха мне на ухо шепчет: «Чудак ты, Арсюха. Это ж Анютка Трифонкова тебя блинами привораживает. Если не хочешь упустить счастья, бери сватов да торопись к Анютке, пока другие, более прыткие, не обскакали». Ох ты, думаю, стрекоза! Что ж с тобою делать?.. А самого так и подмывает, так и подмывает свататься… — Арсентий Ефимович посмотрел на Антона. — Вечером прихватил в карманы соответствующий обычаю боезапас и прямиком — к твоему деду. Так, мол, и так, Матвей Васильевич, решил я покончить с холостяцкой житухой и облюбовал, дескать, Анютку Трифонкову, но опасаюсь, что без поддержки авторитетных сватов выставит она бесповоротно меня за дверь. Дед Матвей разгладил бороду: «Это, ядрено-корень, еще надо поглядеть, как Анютка насмелится выставить фронтовиков!» Надевает мундир с четырьмя Георгиями да с орденом Красного Знамени и заставляет твоего отца, Игната Матвеевича, чтоб тот надел свою гимнастерку с тремя звездами солдатской Славы для выступления, так сказать, в качестве моего дружка. Понятно, я тоже расположил на пиджаке медали от плеча до плеча. И вот… Как нагрянули мы при таком параде к Анютке, тут она сразу и испеклась…

— О чем, отец, разговорился? — с иронией спросила внезапно вошедшая в горницу Анна Трифоновна.

— Да вот, мать… про войну молодежи рассказываю, — мгновенно выкрутился Арсентий Ефимович.

— А кто испеклась-то, война, что ли?..

Толик засмеялся:

— Блины испеклись, которыми ты выдающегося гармониста приколдовала.

Анна Трифоновна на мгновение оторопела, но тут же отделалась шуткой:

— Подумаешь, три раза собаку накормила. Другие девушки неделями потчевали Ходю оладушками.

— Кто тебя научил такому колдовству?

— Бабка Гайдамакова приметила, что выдающийся гармонист сохнет по мне, и подсказала, как его спасти.

Арсентий Ефимович шевельнул гусарскими усами:

— Выходит, ты по мне не сохла?

— Нисколько.

— Чего ж к Гайдамачихе за присушкой побежала?

— Из жалости к тебе.

— Мама, если откровенно — ты действительно верила тогда в колдовство? — спросил Толик.

— Молодая была… — уклончиво ответила Анна Трифоновна.

— А какую роль блины в колдовстве играли?

— Надо было, чтобы тот, кого привораживают, перешел через них.

— Но ведь отец, по его словам, ни разу не перешел, а на тебе все равно женился… — не отставал Толик.

Анна Трифоновна улыбнулась:

— Любили мы с ним друг друга.