Точки пересечения. Завещание

— Так бы сразу и сказала! — воспрянул духом Арсентий Ефимович. — Я вам, молодежь, такую штуку объясню… Бабка Гайдамачиха по любовной части наблюдательная старуха была. Приметит, у кого из заневестившихся девчат не получается контакта с женихом, приглядится, и если выявит, что жених лопоухий и сам не может с приглянувшейся невестой дотолковаться, тут сна с присушкой и подкатывается. Многих таким фертом старуха и в Березовке, и в Ярском сосватала. И ни одна пара после ее вмешательства не развелась впоследствии. Почему?.. Да потому, что Гайдамачиха любовь молодым внушала, и люди ей верили. Теперешние же молодые ни в какие чудеса не верят. Попрыгают друг с дружкой разок на танцульках и прытью — в загс. Зарегистрируются, а любви-то между ними тю-тю. По этой вот статистике и получается, что количество разводов на душу населения с каждым годом возрастает.

— Проблемный вопрос, — глянув на Бирюкова, с подчеркнутой серьезностью сказал Толик.

— Очень проблемный, — в тон ему подтвердил Бирюков и спросил Арсентия Ефимовича: — Значит, напрасно Гайдамакову колдуньей считали?

— Старуха была такая же колдунья, как Кумбрык — марсианин, — усмехнулся Арсентий Ефимович, — Вот страшные сказки Гайдамачиха умела рассказывать. Мы ведь ровесники с ее Викентием были. Пацанами, бывало, соберемся зимним вечером в избушке Гайдамаковых, раскочегарим дровами докрасна печку-чугунку, сядем возле нее на пол и ждем. Гайдамачиха убавит фитиль в керосинке, чтобы чуть-чуть лампа светилась, и начинает… Каких только страстей она не знала! И про Змея Горыныча, и про домовых, и про леших.

— Сибирская деревня с давних пор сказками да легендами полнилась, — со вздохом сказала Анна Трифоновна. — В глухомани жили. Зимой — вечера долгие. Надо было чем-то их заполнять. Вот и придумывали. Это теперь и книжек разных полно, и кино, хоть каждый день смотри по телевизору. А до войны ничего не было. Ночью выйдешь за дверь — темь кромешная, едва керосинки в окнах светятся…

— Зато как привольно жить перед войной начинали! — вновь перехватил инициативу Арсентий Ефимович. — Всеобщий подъем прямо-таки рвался из людей наружу. Бывало, лишь травка зазеленеет весной — такие игрища начинались, аж сердце пело. Даже женатые мужики в годах напропалую резались с молодежью и в лапту, и в чижика, и на спор боролись. Часто задаю себе вопрос: если б не проклятая война, насколько бы лучше мы теперь жили?!

— Это у тебя тоска по невозвратно ушедшему прошлому, — сказал Толик.

— Ты бы, сынку, хоть одним глазом взглянул на ту, по-настоящему счастливую, жизнь, тоже бы затосковал. Ныне-то даже трава на улице перестала расти — всю земельку тракторами перемесили.

— Много ли теперь без тракторов сделаешь? Размах не тот, как раньше.

— Размахиваться мы умеем! — с пафосом воскликнул Арсентий Ефимович и сразу сник. — Однако вместо удара нередко шлепок получается. Вон в Ярском колхозе в прошлую весну двести гектаров сверх плана засеяли пшеницей. А сколько из них убрали осенью? Сто пятьдесят — ушло под снег. Кому, спрашивается, нужен такой размах, а?..

Толик усмехнулся:

— Будто раньше в Сибири зерно под снег не оставалось…

— А считай, нет! Серпами бабы клочки дожинали, в собственных баньках колхозные снопы досушивали, но… оставить хлеб в поле — величайшей бедой считалось. Довоенный крестьянин всю зиму спокойно спать не мог, если хоть малая толика урожая под снегом зазимовала.

— Теперь, по-твоему, за судьбу урожая никто не переживает?

— Теперь приноровились собственные промашки списывать на природные условия, дескать, суровые они у нас. То и дело слышишь: Сибирь — зона рискованного земледелия. А раньше что, Крым в Сибири был?..

Анна Трифоновна вздохнула:

— Однако заговорились мы, отец. Не пора ли чайку попить?

За чаепитием Таня опять повернула разговор к Тиуновой.

— Антон Игнатьевич, вы давно в уголовном розыске. Встречалось в вашей работе хоть одно такое же преступление, как с Тамарой? — спросила она.

— Стандартных преступлений, Танечка, не бывает, — ответил Бирюков. — Что-то похожее припоминается… Несколько лет назад в райцентре в небольшой избенке соседи обнаружили мертвую женщину. Вся комнатушка была буквально залита кровью, а на полу так же, как у Тиуновой, мяукал черный котенок. Кстати, взял кто-нибудь Тамариного котенка?

— Гайдамачихина кошка к себе его утащила. Интересно, бабку давно уже похоронили, а кошка так из старой избы и не уходит. Чем она там питается, непонятно.

— Мышей в деревне хватает, — сказал Арсентий Ефимович. — Кошка всегда к жилью привыкает, собака — за хозяином идет.

— Кто же убил ту женщину? — вновь спросила Таня.

— Никто не убивал. Умерла от легочного кровотечения.

Таня резко повернулась к Толику:

— Толь, а ведь у Тамары тоже с кровотечением что-то было. Помнишь, она недавно палец порезала и несколько дней ранка не заживала. Кровь все сочилась и сочилась…

— Это, Танюшка, болезнь такая, — авторитетно вставил Арсентий Ефимович и глянул на Антона: — Не знаешь, Игнатьевич, как по медицине такое заболевание называется?

— Гемофилия, — ответил Антон. — Несвертываемость крови.