Точное будущее. Лучшая фантастика – 2024

Дверь с грохотом закрывается, и я остаюсь внутри, дрожащий, жалкий, раздавленный. Ученик покидает меня, отказывается от обучения, крылья его не раскрываются… и это значит, что я должен вернуть беглеца — часы в холле пока еще не забили насмерть отпущенное мне время, но осталось этого времени не много.

Не обучая, то есть не будучи собой, я могу пробыть собой около суток.

* * *

Луч находит меня в черной пещере кухни, где я варю глинтвейн в медном ковшике, помнящем гордых царей Ассирии. Над маленькой дровяной печкой из кирпича поднимается пар, витают запахи корицы, меда, апельсиновой цедры и эстрагона, но даже через эту симфонию пробивается явившийся с гостьей свежий аромат яблок, спелых, огромных, розовеющих на летнем солнце.

— Это я, — говорит она, как будто сюда может явиться кто-то еще.

Я киваю, не поворачиваясь.

Луч подходит, обнимает сзади и кладет голову мне на плечо, трется, словно огромная кошка. Я ощущаю исходящее от нее тепло, но это тепло не проникает в меня, в холодный монолит из отчаяния, разочарования и злости, под которыми все еще бьется сердце, едва-едва, все слабее, в один ритм с часами, считает оставшиеся секунды.

— Что-то случилось? — спрашивает она.

— Янтарь ушел, — отвечаю я.

Луч вздыхает, щекочет мне ухо прядь ее волос, светлых, будто лен, и пушистых, точно брюшко пчелы.

— Он ушел, и к этому все шло давно, — голос ее звучит напевно и ласково.

— Ты о чем? — Я поворачиваюсь слишком резко, я отпихиваю Луч, и она делает шаг назад, синие глаза мокро блестят, губы обиженно поджаты, но я не обращаю на это внимания. — Ты хочешь сказать — я виноват? Что это не просто выходка самовлюбленного мальчишки?

Кухня нависает над нами склепом для великана, темная, пустынная и неуютная. Камень пола и стен, печка, ниша для очага, где можно зажарить быка, и длинный деревянный стол человек на двадцать, не меньше, да еще с лавками по бокам — зачем он тут, где редко случаются и двое, где не гремят здравицы и не звенит смех, где царствуют тишина и одиночество?

Кухня тоже переносится со мной из жизни в жизнь, меняя внешность, сохраняя суть, и она всегда такова, даже когда выглядит клетушкой с кострищем в центре.

— Посмотри на себя, — произносит Луч. — Ты на грани того, чтобы обвинить Янтаря. Ученик всегда предает учителя, и это нормально, ученик отрицает старое, рвется к новому. Но если учитель предает ученика…

— Хватит нравоучений! — перебиваю я, и ковшик сердито булькает.

Глаза ее не просто блестят, из них текут слезы, безмолвные, прозрачные, точно жемчужинки, одна за другой скатываются по гладкой блестящей коже, и запах яблок становится сильнее.

— Истинное обучение — готовность отдавать, — голос Луч звучит тихо, мягко, но слова вонзаются в меня словно кошачьи когти. — А ты не отдаешь. Не жертвуешь ничем из своего. Никогда. Даже от горячего вонючего пойла не готов оторваться ради того, чтобы просто обнять меня.

Мне хочется закричать в ответ, сказать, что она давно хочет приручить меня, заполучить в мягкие лапы, подчинить и сделать частью себя, и что она называет это подчинение любовью. Хочется в очередной раз воскликнуть, что я не могу ответить ей тем, чего она желает, я не в силах почувствовать, что ей надо, что ее усилия бесплодны, она зря сюда ходит, что я такой, какой есть, и не изменюсь, не стану таким, каким ей нужно.

Но я молчу.

Луч читает ответ в моих глазах, видит невысказанные слова, она отшатывается, будто ее ударили по лицу, и выскакивает из кухни.

А я поворачиваюсь туда, где выкипает на чрезмерно сильном огне мой глинтвейн.

Запах горелого становится слишком уж назойливым, волна жара бьет в спину, рев пламени звучит оглушающе, того пламени, которое никогда не навещало здешний очаг, но сейчас полыхает там, не нуждаясь в дровах. И высится на его фоне черная фигура, вырезанный из тьмы мощный человеческий силуэт.

Хотелось бы верить, что лишь из той тьмы, что всегда со мной, плещется в левой глазнице, отрезает от меня половину мира. Но нет, это не порождение моего угасающего мозга, это незваный гость, слишком хорошо и давно мне знакомый.

— Неужели ты не рад меня видеть? — спрашивает Черный с издевкой, и пламя за его спиной гаснет, зато глаза вспыхивают двумя углями.

Я снимаю с печи ковшик, на дне которого плещется мерзкая густая жижа. Действительно «пойло», Луч права.

— Я был очень рад, когда Янтарь пришел ко мне час назад, чуть не на коленях приполз, — продолжает Черный, и я не могу удержаться, вздрагиваю.

Двуязыкий — одно из имен его, и Паук Лжи — другое, но в этот раз он не врет.

— Для чего ты столько сил потратил на него? Чтобы он сбежал ко мне вот так? — насмешливый, резкий голос царапает уши. — На что ты годишься в этом случае, Седой? Неужели ты и правда состарился? Ни на что больше не способен? Может быть, пора, а? — Гость делает шаг ко мне, поднимает руку. — Пора наконец признать мою правоту и сдаться? Убедиться, что я предлагаю им то, что не в силах предложить ты!

— Я дарую им бессмертие! — восклицаю я.