Тогда, когда случится

   - Я люблю жену. Мы с ней и в церкви венчанные. - Славка, прихлопнув ладонями столешницу, резко встал, повернулся и быстро пошагал через двор к туалету.

   - Старый, это он чего? Перетрудился? "Жену", "церковь"! Эй, молодой человек, откуда у тебя этот религиозный психоз?! Что, так скоро гормональное отравление началось? Или нервный срыв на почве затяжной боевой и политической готовности?

   - Что ты в парня, как Тузик в тряпку? Отстань. Считай, что это наше дело, внутри христианское. Вам вот Магомет четыре жены разрешил, так и пользуйтесь на здоровье. Пока его много.

   - Причём здоровье? Между прочим, мы, татары, только на одной женимся. Вообще у русских мусульман отродясь многожёнство не в традиции. У меня отец овдовел рано, так нас с сестрёнкой сам растил, в одиночку. Другую в дом до старости не ввёл, что только родственники ему не талдычили. Любил мать всю жизнь.

   - Во, видишь! А ты почему не в отца?

   - Так я уже городской. Развращён цивилизацией и растлён глобализацией.

   - А, вообще-то, откуда корни?

   - Из Убинки. Мои предки с пятнадцатого века в Барабе землями владели, ещё до Кучума и Ермака. Наш тугум от самого Шадибека идёт. Это который Тохтамыша зарубил, покорителя Москвы.

   - Вон оно что! А как твоя родня смотрит, что ты тут воюешь? Ну, что против единоверцев?

   - Я ж сказал, что я городской, в мечети раз пять за всю жизнь побывал. Да и какие мы с "чехами" единоверцы? Они ж вообще сектанты - суфии, это типа ваших адвентистов-мормонов или ещё каких раскольников.

   - Не знал. Думал, в исламе все едины.

   - В исламе, как в христианстве, всяческих полно: главные, конечно, сунниты и шииты, как ваши католики и православные. А, кроме того, арабы на турок морщатся, турки на нас, азиатов поплёвывают, а мы на кавказцев сморкаемся. Поэтому, Старый, я тут не на религиозной войне, а конкретно за Россию. За Империю и Советский Союз. За который оба моих деда погибли.

   - Ну, прости.

   - Без проблем. Ещё вопросы будут - обращайся без стеснения.

   Собственно, и Ивану Петровичу тоже была пора.

   На крыльце, белея перекинутым через плечо полотенцем, стоял командир майор Гусев. Глубоко-черные - бурятская или казахская кровинка в нём плавала явно - быстро-узкие глаза влажно поблёскивали отражением неземного.

   - Добрый вечер, Андрей Антонович. На месяц любуетесь?

   - Ага. Смотрю, какой чёткий серпик, совершенно как на турецком флаге. И Венера рядом. Я точно таким его в девяносто пятом впервые и увидел - вверх рожками.

   - Так вы в Первую уже воевали?

   - Мы тринадцатого января, вслед за штурмовыми колоннами в город входили. Войти-то вошли, а выбраться-то теперь никак не получается. Восьмая командировка.

   - Всё в Грозном?

   - Нет, в горах тоже довелось. В Ачхой-Мартановском районе побегал, и в Шали, и под Асиновской. Зачистки, засады, рейды - Кавказ уже как судьба.

   Высоко вздутая над черным каре двора, заполненного дурным в излишней густоте ароматом акаций, тёмно-тёмно синяя плёнка небесного пузыря редко просвечивала крупными розовыми и зелёными дырочками звёзд, а узкая царапина вчера народившегося месяца придавала миру окончательную шахерезадность. Гусев в третий раз очень внимательно заглянул в лицо Ивана Петровича:

   - В караул заступаете? Где, на въезде? Тогда ужинайте поскорее, через полчаса построение. И ... ещё просьба: Сверчков с вами живёт? Ну, вы, это, пожалейте его, не особо подначивайте. Засмурнеет парень, а нам тут ещё сидеть да сидеть. Мало ли с кем и чего.

   - Понятное дело. - Отстраняясь, Иван Петрович вроде как что-то зацепившееся доставал из кармана. Неужели командир учуял?! - Разрешите идти?

   - Идите.

   Так-так-так. Что, в самом деле, учуял? А он и глотнул-то только два раза, тут же закусив прихваченной с кухни луковкой. И зубы почистил. Нет, не должен, показалось.

   "Грех рождает страх. Страх рождает ложь. Ложь рождает... гнев". Что там дальше тёщенька говорила? Что после "гнева"-то? У Ивана Петровича дальше подступала тоска. Проклятая бутылка, которую он смалодушничал сдать Гусеву по прибытию, ждала, ждала, и дождалась. В первый раз он приложился через неделю, когда "дневалил" по этажу. Свободные от нарядов либо спали, либо сидели в "кинозале", где смотрели по видику "Пятый элемент" - по пустому тёмному коридору из-за неплотно прикрытой фанерной двери периодически погрохатывал хохот. Иван Петрович, швабривший каменный пол, неожиданно для себя вдруг бросил тряпку в ведро и, воровато оглянувшись, зашмыгнул в кубрик. Сгорбившись, словно кто придавил его затылок чугунной пятернёй, быстро расколупал узелок вещмешка, просунул руку и нащупал скользкую узость горлышка.

   Водка от желудка дурным откатом ударила в голову, обожгла лицо до испарины. И, вместо представляемого мягкого бездумного блаженства, обернулась резким осознанием необратимости совершившегося. "Вот он, грех, который рождает страх, что порождает ложь. А ложь рождает гнев, за которым уныние". Ох, тёщенька, ох.

   На следующий вечер опять, тоскливо морщась на свою слабость, улучил минутку и приложился.

   Когда водка закончилась, у него словно камень с души спал. Думал - всё, избавился.

   А сегодня начал хазратовскую.