Тогда, когда случится

   Дежурили они со Светланой, совсем ещё молоденькой девчонкой из "конвойки", в очередь - сутки на сутки. Это получалось с пяти утра до часа ночи: дважды подходили "нарядники", помогали с водой, картошкой, мясом, нарезкой и прочим укропом-луком, мыли полы, плиты, столы, баки, перетаскивали тяжести; трижды столовая заполнялась гремящим, жующим, молчащим или говоряще-хохочущим личным составом; между всем четыре-пять раз выпадали получасовые перекуры, когда можно было наскоро принять душ, погулять "на воздухе" или же чуток поваляться в кубрике. На ночь заготовка завтрака для караульных, и, совершенно на ватных ногах - по лестнице в комнату. Отбой. А свободный день начинался поздно, после не столь восстанавливающего, сколько изнуряющего духотой сна: хотя они договаривались, что уходящая на смену открывает светомаскировку, но утренний воздух прогревался слишком быстро, и в подпотолочную щель, вместе с шуршанием листвы, чириканьем и пересвистом, опять заливалась липко-жёлтая жара. Так что оторвать голову от пропечённой подушки получалось никак не раньше полудня.

   В свои двадцать девять Людмила впервые очутилась так далеко, да тем более, на почти сказочном Кавказе. Школа, институт, служба. Уж как-то так сложилось, что по окончанию истфака педагогического, папина двоюродная сестра уговорила вместо школы пойти в детскую комнату милиции - мол, не такая рутина, как с тетрадками, а, главное, в органах жильё можно скорее выслужить. С жильём, правда, вышла накладка - Горбачёв уже сдавал дела Ельцину. Да и про "меньшую" рутину тоже обещано было смело. Но, когда Людмила впервые увидела своё отражение в форме, она разом поняла другое, важное: вот, оказывается, для чего она росла такая. Такая не "такая": от детсада и до окончания школы дружила исключительно с мальчишками, всегда коротко остриженная, бегала с ними по гаражам и подвалам, прыгая с крыш в сугробы, первой из одноклассниц начала курить, а потом в институте записалась в секцию дзюдо, добившись первого разряда, а ещё закончила курсы водителей на B и C! Гимнастёрка, китель с маленькими, по плечу, погонами, пилотка с кантиком - в старом трюмо детство и юность "неправильной" девочки обрели свой таимый до срока смысл.

   А что не по-маминому, ну это....

   - Ну, чему ты можешь чужих детей учить, если сама своей семьи не имеешь? О чём ты думаешь? О ком? О каком принце?..

   "Тик-так, ходики, пролетают годики...". В какой-то момент на сотый раз услышанный попрёк оказался последним, и Людмила ушла. Снятая комната на подселении с тоже молодыми, но уже родившими двух бегающее-ползающих близняшек, шофёром и маляршей автобазы, вряд ли можно было считать своей крепостью, но... "жизнь не сахар и не мёд..." если, действительно, "никто замуж не берёт". Зубастая песенка злорадно цепляла за самое больное, вытаскивая в ночь то, что старательно пряталось днём. Тик-так. И не принц, и ни барон.... Не сапожник, ни портной.... Тик-так. Ни-кто, ни-ко-го.... Прошло-пролетело пять лет постыдно лгучей, от начала безнадёжной связи студентки-спорсменки-послушницы и преподавателя, тренера и гуру. Пять лет прятаний, урывов и самоуговариваний. С неизбежным прощальным скандалом и прочей истеричной грязью, отличающей сильных, но трусоватых стареющих мужиков. И наступило откровенное одиночество упустившей свою пору "старой девы". Со всеми сопутствующими редкими встречами, надуманными надеждами, философскими разочарованиями. И новыми встречами, надеждами.... "Тик-так, ходики...".

   А "меньшая рутина" разворачивалась в круговую панораму массовой деградации безработных окраин гигантского, изначально-промышленного и поэтому напрочь обессмысленного перестройкой города. Каждый день, каждое дело вскрывали всё новые и новые факты человеческого падения: алкоголики и тунеядцы родители, матери-наркоманки и садисты-отцы, сутенёры, насильники, просто ублюдки без чувств или психопаты на каких-то остатках забытых и забитых природных инстинктов рожали совершенно ненужных им детей, обрекая новоявленных малюток-воров и проституток на невыносимые для нормального человеческого сознания пытки голодом, холодом, побоями, туберкулёзом, сифилисом, наркотическими ломками. Уродство рожало уродство, и, казалось бы, о чём речь: рассечь, немедля разъять, развести по сторонам, чтобы прекратить это воспроизводство и разрастание порока! Но эти же самые искорёженные, изорванные в клочья, но неистребимые инстинкты странно, в противлении разуму, продолжали стягивать узы этих "семей" - и вдруг вспоминающие о брошенных неделю или месяц назад грудничках, на какой-то миг протрезвевшие матери бились в истериках от короткого, но искреннего раскаянья, и из этой же внезапной вспышки стыда и тоски урки-отцы резали вены и вешались в камерах, а их чуть подлеченные от побоев малыши упорно бежали из чистых и сытных приютов назад, в грязно-холодные и голодные бараки и полуподвалы - "домой, хочу домой"! Неразрешимая шарада, нераспутываемый клубок боли, ужаса и сердечной тяги....