Тогда ты услышал

Ф: Ваш ректор говорит, что спальня находится на втором этаже хижины. Второго выхода нет, то есть, чтобы выйти, нужно спуститься в общую комнату.

А: Именно в этом вся и штука. Она, должно быть, выпрыгнула со второго этажа.

Ф: А вы видели, как госпожа Даннер уходила наверх спать?

А: (Пауза.) Думаю, да. (Пауза.) Ну, точно никто не видел, как она уходила. Она, должно быть, спрыгнула. Или еще как-нибудь.

Ф: Окно, из которого, по вашим словам, выпрыгнула госпожа Даннер, находится почти в четырех с половиной метрах над землей. Это очень высоко. Коллеги из австрийской полиции должны были в таком случае найти, по крайней мере, четкие отпечатки ног под окном. Но не нашли. Как вы это объясните?

А: Откуда мне знать?

Ф: Вы же, наверное, задумывались над этим?

А: Это ж ваша работа, не моя.

Ф: Вы хотите что-нибудь добавить к своим показаниям?

А: (Пауза. Свидетель Хайко Маркварт несколько раз нервно сглотнул.)

Ф: Вы уверены, что вам больше нечего сказать?

А: Да, я уверен.

5

— Почему вы не сказали мне об этом? — спросила Мона и посмотрела на Боуда, сидевшего напротив нее за письменным столом.

Его кабинет был едва ли больше кабинета Моны, но с третьего этажа открывался чудесный вид на историческую достопримечательность Мисбаха — рыночную площадь. Мона на минуточку представила себе, каково это — работать в таком идиллическом окружении. Справа от нее сидел, развалившись на стуле, Фишер, как всегда молчаливый и насупленный.

Боуд же, напротив, выглядел очень довольным.

— Ага, вы тоже обратили внимание на эту странность. Я хотел, чтобы вы сами заметили, на основании протоколов. Решил не оказывать на вас давление.

— А-а.

— И что вы думаете по этому поводу?

— Ну, это же очевидно. Как госпожа Даннер вышла из хижины? И главное, зачем?

— Думаете, свидетели лгали? Все?

Ясно: его очень волнует этот вопрос, именно поэтому он и пришел. Потому как не знает, что делать дальше. Ведь подозрение, которое напрашивается после прочтения протоколов свидетельских показаний, просто жуткое, но, возможно, не имеет под собой никаких оснований. Если Боуд еще раз начнет допрашивать детей, у него могут возникнуть неприятности со школьным руководством, с родителями учеников и, наконец, со своим начальством. Но если подключится Мона, Боуда уже ни в чем нельзя будет упрекнуть. Вполне вероятно, что он сказал своему руководству, будто Мона просила его о помощи. Притом, что в действительности все было с точностью до наоборот.

— Дело Штайера пришлось очень кстати, а? Теперь я должна делать вашу работу, не так ли?

На это Боуд ничего не сказал. Взгляд Моны упал на календарь на стене — на нем были нарисованы лошади. Сегодня пятница, 18 ноября. Она решила отослать Фишера домой, а самой остаться здесь на выходные. Если до вечера субботы не будет ничего нового, придется Боуду действовать по своему усмотрению.

— Интернат Иссинг существует с 1930 года и был основан тогда одним фондом, — рассказывал ректор, когда они совершали небольшую экскурсию по парку. — Этот фонд существует и сегодня. Он, кроме всего прочего, выделяет средства на стипендии одаренным, но бедным ученикам. На данный момент у нас сто восемьдесят два ученика живут в интернате и сорок три приходящих. Изначально здесь учились только мальчики, до того момента, как руководство фонда в 1967 — я думаю, это было в шестьдесят седьмом, если не ошибаюсь, — решило ввести совместное обучение. Но по-прежнему в интернате мальчиков примерно в два раза больше, чем девочек, и это соотношение не меняется на протяжении уже двадцати лет.

— Как так вышло?

— Спросите что попроще. Вот, справа, Дубовый дом. В парке кроме здания школы со столовой на первом этаже и классными комнатами на втором есть еще четыре дома и большая спортплощадка. У всех домов свои названия: это Лесной дом, Буковый дом, Дубовый дом и Флигель. Здесь ученики живут по двое в комнате. Выпускники получают комнату на одного человека, если хотят. Удивительно, но мало кто так делает.

— Чем вы это объясняете? — спросила Мона.