Тогда ты услышал

Тогда Марко, Петер и Хайко уже распаковали свою травку и прочее дерьмо, прямо на деревянном столе, на котором еще стояли тарелки с недоеденным ужином и полупустые залапанные винные бокалы. Сабина откуда-то, как по волшебству, извлекла одну из стеклянных трубочек с отверстием, которое нужно было закрывать рукой, когда затягиваешься. Потом следовало отнять руку, и получалась дополнительная затяжка. Они смешали все вместе, как в лихорадке. Зеленый турок, тайская трава и марокканское масло. Это была опасная смесь, и все это знали. Они еще до этого, под спагетти по-арабски, выпили по бокалу крепкого красного вина, которое принес Даннер, хотя знали, что алкоголь и наркотики сочетаются плохо.

— У кого-нибудь есть колеса?

Все покачали головами, с сожалением. Еще бы и колес наглотались! Как будто им было все равно.

Петер раскурил трубку, глубоко затянулся и передал ее Сабине. Запах смеси гашиша с другой травой наполнил маленькую узкую комнату, пополз наверх, в спальню, но какая разница! Берит тоже было все равно, заметит ли Даннер что-нибудь, какая-то часть ее даже хотела этого. Спровоцировать его.

Ей хотелось сделать первую затяжку, почувствовать пряный вкус дыма и ощутить сухость во рту после затяжки. Она любила это чувство: медленно растворяешься в реальности, ощущаешь себя смелым и бесстрашным, как путешественник, бесконечно долго исследующий превращения собственного «я». Иногда она превращалась в безмолвный камень, иногда начинала болтать без умолку, слова изливались из нее, как водопад, и ей казалось, что вместо нее говорит кто-то другой. Иногда время и пространство в ее восприятии искажались, минуты становились часами, а предметы, находившиеся прямо перед ней, казались недосягаемыми, словно были далеко-далеко.

В тот вечер все началось как обычно. Подозрительная тишина, пока все курили, безудержный смех потом, разговор, распадающийся на бессвязные предложения.

Они не докурили трубу до конца, хотя их было пятеро, и оставили первоклассное месиво тлеть в трубке, лежавшей в пепельнице. Это должно было их насторожить. Но все равно было поздно. Слишком сильный наркотик был в них, кружил по венам, отравлял чувства, разжигал страхи, превращающиеся в кошмары, которые забывались наутро. Но этого они никогда не забудут.

Сабина встала первой, она была бледной и слегка покачивалась.

— Мне нужно выйти.

И тут же Берит показалось, что стены деревянной хижины наваливаются на них. Тяжелый стол вдруг слегка закачался, пламя свечей становилось все меньше, как будто не хватало воздуха.

— Я с тобой, — сказала Берит.

А там была луна. Холодный угрожающий свет заливал остроконечные скалы напротив. Создавал тени, такие угольно-черные и страшные, что у обеих вырвался вскрик ужаса.

— Помогите, — прошептал кто-то рядом с Берит, которая и сама с трудом двигалась, не говоря уже о том, чтобы кому-то помочь.

Тем временем вышли уже все. Перед ней Петер упал на колени и стал блевать.

— Мне так плохо!

— Мне страшно.

— Я больше не могу.

Луна уставилась на Берит. У нее было лицо. Луна отвечала на мысленные вопросы Берит о вещах, о которых она не хотела знать. О смерти и разложении, об отсутствии безопасности и любви в ее жизни. О раке, зародышевая клетка которого уже притаилась в ней, чтобы затем убить ее или свести с ума (что одно и то же).

— Мне кажется, я больше не могу.

Берит одна в своей комнате. После возвращения из похода дружбы она ее ненавидит. Весь Лесной дом ненавидит, потому что тут все из дерева, точно как в хижине. Она ненавидит скрип половиц, неясные шорохи, которые по ночам издает дерево, когда потягиваешься или сворачиваешься калачиком, или еще что-нибудь, от чего просыпалась Берит. Открыв окно, она слышит вой ветра в высоких соснах, и это тоже напоминает ей о хижине.

Она слышит, как кто-то поднимается по лестнице.

Рывком вскочив, она подбегает к выключателю и включает свет. Потом, дрожа, становится за дверью и прислушивается к шагам, которые нерешительно приближаются. На лбу у нее выступает пот.

6

Мона снова маленькая девочка, которая идет с бабушкой в зоопарк. Солнечный день, такой жаркий, что воздух кажется пыльным, и кожа Моны сухая на ощупь, как будто она в песке. Они смотрят на слонов, которые качают своими тяжелыми серыми головами, и бабушка держит Мону за руку, и Мона так счастлива, как это только может быть, потому что в присутствии бабушки ей ничего не нужно бояться. Бабушка не молчит целый день, как будто Моны и нет вовсе. И не ворчит часами непонятно о чем, глядя при этом на Мону так, как будто первый раз ее видит. Бабушка ведет себя, как должна была бы вести себя мама: предсказуемо, не говорит ничего, чего не имеет в виду, она любящая и понимающая, и если уж Мона заслужила, может быть и строгой. Кроме того, она и выглядит так, как должна выглядеть добрая бабушка из сказки. И это нравится Моне. Уже только потому, что ее мама вообще не соответствует ни одному из критериев хорошей мамы из сказки.

— Когда мне снова возвращаться к маме?

— Сегодня вечером, сокровище мое. Ты же знаешь.