Тогда ты услышал

Но из машины пришлось выходить. Симону никогда не забыть шорох гальки под ногами, растерянность матери, которая пыталась удержать равновесие в своих туфлях на шпильках.

Симон посмотрел на главное здание, которое в лучах заходящего солнца выглядело очень красиво. Он заметил нескольких ребят своего возраста, которые стояли прислонившись сбоку к серым бетонным ступеням главного корпуса. Он задумался, не подойти ли к ним и представиться. Но не подошел, не желая казаться назойливым.

К его огромному разочарованию, оказалось, что его комнату, которую показала секретарь, он вынужден делить еще с двумя ребятами. Три не застеленных кровати на и без того небольшом пространстве. У кровати под окном, которая понравилась ему больше всего, уже стояли чемоданы и рюкзаки. Об этом ему никто не говорил. Симон был единственным ребенком в семье и привык к тому, что у него была собственная комната.

Но он распрямил плечи и попрощался с родителями очень холодно и спокойно — в общем, не проявляя своих чувств. Его мать, напротив, плакала без остановки. Только сейчас она поняла, что не увидит его добрых три месяца, потому что короткие осенние каникулы Симону придется провести не в новой квартире родителей в Нью-Йорке, а у тетки в Штутгарте. Заплаканная мать обняла его, Симон не ответил на это объятие, отец неловко потрепал его по плечу. Симон с удовлетворением отметил, что отец тоже судорожно сглотнул. Так что, по крайней мере, не только ему одному было плохо.

Следующие дни принесли мало утешительного. Симон, который провел всю свою жизнь в Штутгарт-Дегерлох, просто не знал, как себя вести, чтобы показаться хорошим совершенно новым людям, в совершенно новых условиях. Впервые он узнал, что для своего возраста — пятнадцать лет — он выглядел довольно щуплым. В его классе были ребята, которые казались ему в два раза шире и в три раза сильнее его.

Но дело было не только в этом. Казалось, все точно знали, чего хотят. Все вели себя дерзко и самоуверенно, даже в присутствии учителей. Видимо, никто никого не боялся. Другие новички, похоже, давно влились в компанию, в то время как Симон делал первые неловкие попытки присоединиться к кому-нибудь — хоть к кому-нибудь!

Самым ужасным было время приема пищи. Здесь никто не говорил: «Подай мне, пожалуйста, картошку» или «Можно мне еще масла?» В столовой было самообслуживание, и все действовали в соответствии с самым жестким принципом — принципом выживания. Работники кухни со стуком ставили на стол тарелки с говядиной, картошкой, горохом и безвкусным кочанным салатом, и самые большие куски доставались тем, кто первым — если понадобится, то через головы других — успевал вонзить свою вилку в кусок мяса или овощей. Симон чаще всего опаздывал. Уже не говоря о том, что жирная, тяжелая еда и так не лезла ему в горло. К счастью, денег на карманные расходы хватало на то, чтобы после обеда в деревне купить фруктов и шоколада. Фруктов — для здоровья, шоколада — от тоски по дому, которая в буквальном смысле терзала его каждую ночь.

Ко всему прочему он выяснил, что оба парня, с которыми он жил в комнате, находились в самом низу школьной иерархии. Настолько низко, что вынужденный контакт с ними вредил ему еще больше.

Так прошли первые шесть недель учебы. Симон чувствовал себя так одиноко, как никогда в жизни. Не то чтобы Симона сознательно изолировали, как его товарищей по комнате. Просто никто им особо не интересовался, никто не стремился познакомиться с ним ближе.

Симон начал курить, хотя это было разрешено только с шестнадцати лет: павильон для курения был самым важным центром общения в школе. По субботам он ездил в город — конечно же, один — и на блошином рынке покупал то поношенные джинсы, то армейскую спортивную куртку и широкие белые рубашки с воротниками-стоечками, потому что таковы были требования моды в Иссинге. По той же причине он отпустил волосы до плеч. Тем не менее, несмотря на все эти старания, он стоял один с сигаретой среди группок учеников, которые общались через его голову, рассказывали анекдоты или договаривались о таинственных встречах в Посте или у Андреа, на которые его, само собой разумеется, никто не приглашал, даже если он стоял рядом с тем, к кому обращались. Ему иногда казалось, что он стал невидимкой.

В течение дня его положение казалось ему не таким плохим, как по вечерам. После уроков и обеда был так называемый «тихий час», с половины второго до половины третьего, который ученики обязаны были проводить в своих комнатах. Потом они должны были под наблюдением делать уроки в классе, а время между четырьмя и шестью часами предоставлялось для занятий в так называемых кружках. Каждый обязан был выбрать минимум два и посвящать занятиям в них не меньше трех дней в неделю. Симон выбрал хоккей и гончарное дело. Ему не доставляло особого удовольствия лепить из комков глины неуклюжие горшки, но, по крайней мере, он находился среди людей и был чем-то занят.