Тогда ты услышал

Но, опять же, это было очень давно.

Теперь у Антона постоянно менялись подружки. В основном это были молодые пухленькие блондинки, которые очень мило относились к Лукасу. А Мона теперь была просто хорошим товарищем (ладно, иногда не просто товарищем, но для кого, собственно, она хранит верность — может быть, для своих женатых коллег?). Со всеми проблемами она может прийти к нему. Он всегда выслушает. А это уже чего-то стоит.

— Я должна знать, — сказала Мона. — Если ты опять сядешь за решетку, что будет с Лукасом? Ты никогда об этом не задумывался? Он любит тебя. Он боготворит тебя. Ты хочешь, чтобы он стал таким, как ты?

— Не станет, если ты и дальше будешь воспитывать его как неженку.

— Я? А кто кормит его шоколадным мороженым, как только месье начинает кривиться?

Слишком поздно Мона заметила, что Антон незаметно сменил тему разговора. Ну ладно. Она устала, как никогда. Так устала, что практически нет сил ехать домой. Она положила голову на мягкий подлокотник дивана и закрыла глаза.

— Я беспокоюсь о тебе, — вдруг сказал Антон, и было в его голосе что-то такое, что заставило ее насторожиться. Обычно он так с ней не разговаривал.

— Не выдумывай. Чего это ты? — Она снова закрыла глаза. Пять минут подремлет — и поедет домой.

— У меня нехорошее предчувствие.

— По какому поводу?

Только бы он замолчал. Она так устала, так страшно устала, а диван такой удобный…

— За кем вы, собственно, гоняетесь?

— Я не могу об этом говорить, ты же знаешь.

— Этот убийца, который прихлопнул несколько мужчин и одну женщину — кто он?

— Мы не знаем. Пока что не знаем. Можешь прочесть об этом в газетах.

— Вы что-то знаете.

Мона снова открыла глаза. С минуту она вспоминала две последние пресс-конференции — вчерашнюю и сегодняшнюю. Не было сказано ни слова о Фелицитас Гербер, которая уже находится в розыске. Это часть ее плана. Антон об этом не знает. Он просто не может знать.

— О чем ты вообще говоришь?

— О своем предчувствии. Оно нехорошее.

И что бы это значило?

— Ты в опасности, я чувствую это.

Такого он ей еще никогда не говорил.

А ведь они знают друг друга уже скоро тридцать лет. С тех пор как Мона с матерью переехали в квартиру по соседству с Линденмайерами, в очень зеленый квартал с обманчиво безобидным названием Хазенбергль[22], неподалеку от Панцервизе. Антон был для нее как старший брат, пока не начал за ней ухаживать. Потом они три года «ходили вместе», потом появился Лукас, потом Антона посадили на два года, а Мона решила делать карьеру. А это, кроме всего прочего, означало, что они с Антоном больше не могут быть вместе. Это и раньше был довольно щекотливый вопрос, а потом ей стало понятно, что так жить дальше невозможно.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Мона встала, зевая и слегка покачиваясь. Нужно ехать домой. Немедленно. Она и так провела последние две ночи в постели Антона, а делать это привычкой она ни в коем случае не хотела.

— Можно, Лукас опять останется у тебя?

— Глупый вопрос. Конечно можно.

— Спасибо. Это скоро закончится, я обещаю. На выходные он поедет к Лин. Будет праздновать у нее день святого Николая.

— Лукас мне не мешает. Я волнуюсь за тебя.

— Антон, не выдумывай. Со мной все в порядке.

Они обнялись. Мона с тоской подумала о неубранной квартире, которая ждала ее. Может быть, попросить у Антона на время его уборщицу? Он часто предлагал такой вариант, а она всегда отказывалась. Дурацкая гордость.

Когда она, наконец, оказалась в промерзшей машине без перчаток, и ее руки едва не примерзли к рулю, она не в первый раз задала себе вопрос: почему, выбирая между легким и трудным путем, она всегда выбирает трудный? Это карма или просто глупость? Об этом она думала не переставая, пока не нашла место для парковки за пять домов от своего дома. И поэтому не заметила, что за ней следят.

21

В последнее время озеро притягивало Берит как магнит. Как будто в его темных, покрытых тонким слоем льда глубинах скрывался ответ на ее вопросы. Она ходила к озеру каждый день. Чаще всего к мосткам, куда обычно причаливал теплоход, но в это время года не подходил ни один корабль, только чайки сидели на досках и с криками протеста взлетали, как только она приближалась, чтобы потом удобнее устроиться у нее за спиной. Деревянные доски гулко скрипели под ее ногами, мороз выжимал слезы из глаз, но неизменный мир замерзшего озера таил в себе что-то успокаивающее для Берит, которая все еще любила бывать одна, плохо спала по ночам и боялась непонятно чего.