Тогда, в дождь

— По-моему, ему нужен врач, — я взглянул на лицо Грикштаса; таким — черным, дряблым, в глубоких морщинах, сведенным резкой болью — я видел его впервые; Грикштас задыхался, дышал прерывисто, хватал ртом воздух, без выдоха, всасывая его губами, по-рыбьи разевая рот; сощуренные глаза блестели из-под век, точно два холодных, узких стеклышка; конфетка?

— Конфетка — вроде лекарства, — вздохнула Мета. — Но он никогда не носит с собой. Не слушает. Потом — вот… Хорошо, что ты заглянул. И что я тебя заметила… Не знаю, как бы я одна. — Она посмотрела на меня.

— Не надо бы ему засиживаться по ночам…

— Легко сказать. А работа?

— Номер?

(Недаром, ой недаром ночевал я в редакции — в работе я кое-что смыслил…)

Мета кивнула.

— Сегодня ночью подписывает он.

— А Бержинис?

— Бержинис — завтра. Они меняются. Работы, Ауримас, тут хватит всем. Если бы не эти ночные дежурства… Посиди еще, ладно? — она наспех пригладила ладонью волосы — белокурые, дымкой вскинувшиеся надо лбом кудряшки, но от этого они, кажется, разметались еще пышнее, заструились, лучась против света. — Не оставляй его одного. И меня. Не позволяй ему шевелиться. Я — скоро.

Она повернулась и исчезла за дверью, оставив в комнате какой-то пряный, тонкий аромат; «и меня»; понятно, она торопилась в аптеку; сколько сейчас времени? Я нагнулся, взял руку Грикштаса и посмотрел на часы… И в этот миг почувствовал, что Грикштас смотрит на меня — не в потолок, куда только что был устремлен взгляд его мутных глаз, а на меня, склоненного над его часами; рука потянула вниз. Он ее сам отвел, свою руку, словно хотел поупражнять; потом опять взглянул на меня. Он нисколько не был удивлен, отнюдь, и почему-то вроде обрадовался, завидев меня около дивана, — этот лысый, морщинистый человек, и даже шевельнул губами, словно спешил что-то сказать. Но речь, видимо, еще не давалась ему, а, выталкивая слова через силу, он еще больше кривил страдальчески сведенные губы; неужели так и выглядит предсмертная гримаса? Я испугался и бросился к низенькому столику в углу комнаты, где стоял графин с водой; Грикштас медленно покачал головой.

— Спасибо, друг, — выговорил он ошеломляюще молодым и чистым голосом. — Давно я тут…

— Нельзя! — я как ужаленный подскочил к нему. — Вам нельзя. Ни за что!

— Вставать? Я и не собираюсь.

— Лежите спокойно, пока не вернется жена.

— Она приходила?

— Да. Пошла в аптеку.

— Интересно, который час?

Он приподнял руку с часами, поднес к глазам (глубоко посаженным и чуть подслеповатым), угрюмо сдвинул густые, совсем по-стариковски нависшие над глазницами брови и сразу же безвольно уронил руку вниз; по лицу судорожно метнулась гримаса боли.

— Сказано! — промолвил я как можно более строго. — Нельзя — значит, нельзя. Ваша жена знает.

Он взглянул на меня — ледяными глазами, но ничего не произнес и снова вперил взгляд в потолок. Я все еще не был уверен, что он меня узнал — этот темный, морщинистый человек с колючими седыми бровями, — несмотря на то, что он как будто обрадовался, увидев меня рядом; впрочем, неизвестно, как бы он себя вел, окажись на моем месте кто-нибудь другой.

Резко затрезвонил телефон. Я снял трубку.

— Мы ждем, — раздалось там.

— То есть?

— Это Добилас, товарищ редактор. Линотип пустует. Страница тоже. Ждем, как выходного дня. Как зарплаты, товарищ редактор.

— Вот и ждите дальше, — ответил я и положил трубку, хотя и понятия не имел, что за Добилас такой и чего он так страстно ждет; я опять посмотрел на Грикштаса — он по-прежнему, немощно раскинувшись, лежал на диване навзничь, свесив руки вниз, глядя в потолок все тем же тускло-стеклянным взглядом; снова зазвонил телефон. Я только приподнял трубку, не стал слушать и ничего не сказал, просто положил на рычаг; Грикштас встрепенулся.

— Не смейте! — подскочил я к нему. — Вам нельзя! Лежите и не двигайтесь! Сейчас придет жена.

Я все еще не хотел говорить — Мета, сам не понимаю отчего; может, слово жена отдаляло ее от меня и от прежней Меты Вайсвидайте, которую я некогда знал, — от туго перетянутого по поясу мотылька с голубыми крылышками бантов; я не хотел ее встретить, право, ведают силы небесные — не хотел; но ради этого ночевать на улице? Или мне полагалось бежать куда глаза глядят, как только она появилась в поле зрения; однажды уже было так… Мне и вспоминать не хотелось тот раз, когда она и Марго остановили меня на лестнице, а я просто-напросто сбежал, не дослушав, что она говорила; как знать, что и когда мы теряем сущего… зачастую это открывается нам только позже…