Тогда, в дождь

Ты самая красивая, вот что он должен был сказать; ты понятия не имеешь, какая ты красавица, Мета; «Ла Компарсита»; такой красавицы… другой такой во всем Каунасе; но не сказал, боялся — выйдет пошлятина, еще глупее, чем говорить о Сонате; просто обнял Мету за талию и так закружил, что у самого все поплыло перед глазами; Мета едва успевала переставлять ноги. И снова она была так близко, как, может, была лишь в тот вечер, когда Ауримас писал за Грикштаса передовицу, а Мета караулила за спиной и через плечо поглядывала на лист бумаги; только ее глаза, как ему почудилось, теперь были гораздо дальше, чем в тот раз, и блуждали, будто выискивали кого-то, — большие, блестящие, не то испуганные, не то растерянные глаза; и двигалась она в танце напряженно, будто вот-вот сбежит; щеки то пылали, то заливались бледностью. И сам он, Ауримас, избегал смотреть ей в глаза, словно в них было что-то зыбкое, непрочное, ускользающее; что-то между ними стояло — какая-то холодная, ледяная стена; неужели имя этой стене — Соната? Вполне возможно, вот и Мета сама упомянула о ней; знает, что та красива. Красота, прежде всего красота, подумал он, словно больше не существовало ничего подлинного, а вот Грикштас…

Второй раз за этот вечер вспомнился Грикштас, и неожиданно возникло чувство какой-то неприязни, он безотчетно поднял руки выше — Мете на плечи — и слегка отстранился: открыто ли твое сердце для любви? Чье? Мое?.. Этот вопрос снова заколотился в висках, сдавил их жесткими каменными пальцами и увлек его мысли прочь от сегодняшнего вечера; в самом деле, Ауримас, открыто ли?.. А если я скажу: да, что тогда?.. возьму и скажу?.. И если да скажет она?..

Забывшись, Ауримас стиснул ее плечо — как тогда в парке руку, — Мета ошпарила его пристальным, заметно испуганным взглядом, но, как и прежде, в ее глазах он видел лишь вопрос; стало еще жарче; Ауримас подошел и перевернул пластинку.

Отворилась дверь.

— Ах, что за прелестная пара! — Марго захлопала в ладоши, ее лицо сияло. — Ромео и Джульетта! Конкурс красоты в Ницце. Правда, Метушка, почему бы тебе иногда не встряхнуться?

— Давайте выпьем пива, — предложил Мике.

Они уселись, разлили пиво по стаканам. Мике один знал, где он раздобыл эти две бутылки портера, вот он и пыжился, обводил всех торжествующим взглядом, держа в руке бокал с шипучим, пенистым напитком. Мета пить не стала, сославшись на простуженное горло, к тому же, призналась она, пива она не любит; не пригубила она и вина, которое Марго обнаружила в самом углу буфета; похоже было, что ей ничего не хотелось. И Ауримасу — тоже ничего, хоть пива он и отведал; вернее, только отпил глоток и поставил стакан обратно, на стол; ой подался ближе к окну и оттуда стал наблюдать за Марго и Гарункштисом; как они мололи всякий вздор; диву даешься, когда слышишь подобное; Ауримас с Метой на такое не способны. Это он понял сразу, едва лишь увидел Мету в редакции — когда ее лицо оказалось так близко, как никогда прежде, и когда он понял, что все, оставленное в прошлом, — сказки и детство, — кончилось безвозвратно, сгинуло за дальней чертой лет и вещей; на него глядели глаза, в которых были и радость, и искушение, и отдаленная, угадываемая разве что по влажно-матовому блеску, надежда; что-то оставлял ему этот взгляд, но чего-то и лишал… Чего-то лишал, подумал он, вставая с места и ставя на стержень радиолы пластинку — все ту же, «Ла Компарсита»; а если так… Осторожненько, словно хрупкий, бьющийся предмет, тронул он плечо Меты, приглашая ее на танец, та молча кивнула головой.

Потом они еще пили пиво, жевали конфеты, разговаривали о кинематографе, об общих знакомых, листали какие-то пухлые альбомы, которые Марго приволокла из отцовской библиотеки (Вимбутаса не было дома), разговор сам собой перешел на студентов и преподавателей.

— Где справедливость? — кипятился Мике, с огорчением косясь на пустые бутылки, которые одиноко жались друг к дружке посреди стола, точно пара сирот. — Нет, вы скажите, где справедливость? Меня, комсомольца, учит человек, который никогда не открывал Маркса!..

— Ты о ком? — полюбопытствовала Марго.

— О Шапкусе, понятно. Твой предмет.

— Ну тебя… — она занесла руку, но так вяло, что Мике поймал ее легко, словно мячик. — Пусти!

— Не пущу! И если уж мы пойдем куда-нибудь, дражайшая, то только вместе… Но сначала я договорю. Известно ли вам, уважаемые, с какой целью наведывался доцент Шапкус в Вильямпольское гетто?

— Полагаю, что да, — Марго резко выдернула свою руку из ладони Гарункштиса. — Спасал детей доктора Рабиновича. Рабиновичи были его соседями, и это вполне понятно…

— А чьи костюмы он носит, а? Как вам кажется?

— Ну, знаешь!.. — перебила его Мета.

— Вот именно — знаю! Костюмы доктора Рабиновича, так и скажем. И теперь, будьте любезны, скажите мне: где же они, дети Рабиновича?

— Их расстреляли немцы.