Тогда, в дождь

— А Даубарасу-то что? Пусть вступает. Если старые интеллигенты идут в партию, значит, не только партия им нужна, но и они — партии… Что здесь тебе неясно?

— Неясно, почему ты ушел из горкома комсомола — до того складно излагаешь политику партии, что прямо завидно…

— И младенцу ясно: чем больше старых интеллигентов воспримет наши идеи, тем быстрее мы продвинемся вперед.

— Только, умоляю тебя, не учи… — отмахнулся Мике. — Знаю я эту политику, можешь быть уверен. И газеты читаю… программы там всякие… Только если этакий Вимбутас… которого, как ты полагаешь, я имею честь в какой-то мере знать…

— Ну, со странностями, правда… чудаковат… Но за одно это… осуждать… я не согласен!

— Понимаю тебя!

— То понимаешь, то нет.

— Понимаю. Ты живешь у него в доме.

— А ты пьешь его вино. И гуляешь под ручку с его дочерью. И, поверь, если бы она хоть сколь-нибудь разбиралась…

— В чем же это?

— Да все в том же… как ты про ее отца…

— А-а… Тут он, кажется, не лыком шит… Но… Марго — это лирика, мой друг, а Вимбутас — политика… И если он метит в партию, тем более такие статейки… он обзывает нас чуть ли не фонвизинскими недорослями и советует учиться родной речи… вот именно — грамматике… так и пишет: беритесь, мол, ребята, за грамматику… дело в том, что ему попались на глаза кое-какие рассказики, где он обнаружил кучу ошибок… ай-яй-яй, незнание элементарных правил… Стиль! Скажешь, Жемайте писала без ошибок? Да ведь сколько там народу хлопотало: и тебе Вишинскис, и Яблонскис, и всякие редактора… им-то что делать больше — небось самим писать слабо? Вот и пусть вылавливают чужие описки. Правят стиль! И если мы иногда в запарке…

«Stylos, stilus, le style, the style; стиль — это переход объекта в субъект… Субъекта в объект…» чьи это слова? Шапкус; «le style c’est l’homme, почтеннейшие, это эпоха, растворенная в самой сущности логоса. Вальцель, которого коллеги столь блистательно цитировали… в свое время писал…»

Откуда это? Ах, да — оттуда, из книги лет, которую Ауримас подзабыл, с собрания, о котором вновь напомнила эта длинная и пылкая речь Мике Гарункштиса; Вимбутас ругает его стиль…

«…откровенно и прямо… прямо…»

И опять Мике, он один — всюду… везде, где не надо, и там, где он, может быть, даже нужен…

«…дорогой Ауримас, скажу тебе откровенно и прямо — искусство организации внутренней психологии и построения характеров… эта высшая математика литературы… тебе покамест, к сожалению… и откуда, уважаемые коллеги, возьмется психология, если сам по себе стиль… если — опять-таки будем откровенны, — если коллега Глуоснис теории и через марлю не нюхал, и, как тысячи ему подобных юношей из народа…»

И это — оттуда, из той же книги времени, книги в тяжелой черной обложке, книги, которую Ауримас, казалось, уже совсем закрыл; Мике высился круто, выбросив вперед ногу, одной рукой — самыми кончиками пальцев — опирался о столик красного дерева, который — вот так диво — совсем не скрипел, другую руку он то и дело простирал куда-то в угол, где, весь в дыму и почете, восседал Олимп — Шапкус, Матуйза и Страздаускас; Ауримас был готов пробуравить подошвами пол…

И он еще спешил, с ума сойти, как он спешил туда — и по глинозему, через гору, мимо татарской мечети с выбитыми окнами — там возились голуби; с какой стати — да почем он знает — спешил и все — бегом — — Тогда и потом — в ту ночь — перед той страшной ночью, которая нипочем не вписывается в черную книгу века — спешил и бежал — — — —

— Но куда же? — вымолвил он, отгоняя воспоминания; они были ни к чему — сегодня. — Куда бежать?

— Куда бежать? — Мике недоуменно пожал плечами. — Не понимаю я тебя, человече… Вперед! Куда же еще? Вперед! Но вот досада… Собираются дать статью… разгромную, но ничего… мы тоже не лыком шиты…

— Кто это — вы?

— Мы с Даубарасом. С самим Казисом Даубарасом, если это тебя интересует… коли на то пошло… Я и с ним имею честь быть знакомым, не думай! Да разве мы допустим, чтобы всякие мракобесы… прикрываясь дутыми авторитетами… из-за угла, точно пауки…

— Мракобесы? — Ауримас выпучил глаза. — Мракобесы? Из-за угла? А Грикштас? По-твоему, и Грикштас из пауков, что ли? Враг?

— Грикштас? Ну что ты! — Мике покачал головой, весьма выразительно. — Грикштас, дружище, — это святой… хоть и без крылышек… А уж к тебе особенно благоволит…

— Ко мне?

— Да уж небось не ко мне, — Мике улыбнулся — натянуто, обиженно. — Именно к тебе, человече, поскольку ты…

— Я?..

— Ухлестываешь за его Метой… А я…

— Слушай, давай не будем…

— Молчу, молчу… — Мике замахал руками. — Мета, конечно, тоже ангелица…

— Не лезь!

— Ладно — про Грикштаса!.. К тебе, мой друг, Грикштас хорошо относится… без дураков. Он молчит… много знает, но еще больше молчит… гм… либеральничает… этакий сусальный святочный дед… Своей показной мягкостью он, может, и самое Мету… твоего ангелочка в лентах-бантиках…

Он не договорил и взглянул на дверь: там стояла Мета. Она была уже в пальто и поспешно застегивала пуговицы: пальцы не слушались, волосы лезли в глаза; ни слова не произнеся, она хлопнула дверью; Ауримас кинулся за ней.