Тогда, в дождь

Итак, я следил за самим собой — за тем Глуоснисом, который, сунув в карман только что сотворенную корреспонденцию, направлялся в редакцию и на лестнице столкнулся со своим редактором Грикштасом; о, как это приятно; по-моему, они оба растерялись, несмотря на все старания обоих скрыть это; я на всякий случай отступил в тень; что-то будет? Я знал, кого ждал Грикштас в тот субботний вечер у себя в кабинете, нервно постукивая карандашом по столу; несколько раз он звонил домой в надежде услышать голос Меты, но сразу же осторожно клал трубку на рычаг, словно боясь кого-то спугнуть, — и даже не спрашивал, приходила ли она после лекций; отвечала ему домработница Морта или Юта — до того тонким голоском, что жалость разбирала; не показывался и Глуоснис. Вечер был испорчен — и не только потому, что не пришла Мета, а еще и оттого, что он не знал, что с ней; и ведь так хотелось побыть среди людей, в театре, кино или еще где-нибудь, в людном месте, но лишь бы с ней, Метой; непременно с ней, как будто от этого одного вечера зависела вся дальнейшая судьба обоих; болезнь (тьфу, тьфу, тьфу через левое плечо) как будто пошла на мировую, и вот уже целая неделя…

Словно только сейчас ощутил Грикштас, как сильна его любовь и как нужна ему Мета, — сейчас, в нескончаемый субботний вечер, томясь в пустой, всеми покинутой до понедельника редакции, — за большим, заваленным писаниной столом; вдруг зазвонил телефон. Он раздирал тишину — как взмах далекой, но властной руки, наполнивший весь кабинет не видимым глазу трепетом; Грикштас окаменел. Я видел, как дрогнула его рука, когда он потянулся к трубке; это должна была быть она.

Но звонила не Мета — я понял это по лицу, едва лишь Грикштас услышал голос; кто, кто? — спрашивал он, прикрыв другое ухо ладонью, словно удерживая слова; Глуоснис? Какой Глуоснис, простите; как какой — Ауримас, твой протеже, мальчик (что ж, мальчик); скажешь, незнаком… не знаком?.. Отчего же — знаком… но по телефону… да еще об этом… Это уж как угодно, мой дорогой (что ж, мальчик); я только счел своим джентльменским долгом… из соображений вполне понятной мужской солидарности… Но, позвольте, с кем я говорю? Дело в том, что с анонимами я… Ах, мой дорогой! С кем говоришь, тот знает, что говорит и кому! И потом, не все ли тебе равно? Если есть машина — подскочи на улицу Вайжгантаса, в самый конец… А не найдете двоих голубчиков в роще — можете распатронить меня самыми последними словами… я еще звякну… Подите вы к черту, уважаемый! — крикнул Грикштас и швырнул трубку на стол; пи-и, пи-и, — донеслось оттуда; пи-и…

Не знаю, что думал в тот миг он, Грикштас, так как я был всецело поглощен тем, другим Глуоснисом и Метой, но полагаю, что мысли его были не из самых радостных; он проглотил несколько таблеток, запил их водой, торопливо налив ее из графина, и стиснув зубы сел читать верстку, которую ему принес метранпаж Добилас; и читал почему-то вслух, чуть ли не выкрикивал отдельные места; может, он хотел заглушить назойливое мяуканье трубки, кинутой в ворох бумаг, — хотя куда проще было бы положить трубку на рычаг; я старался не смотреть на него.

Но сегодня я уже весь был тут и думал, что же, в конце концов, произойдет? Ведь я все знал и все видел — и Мету с Глуоснисом на обрыве у дуба, и кравшегося за ними по всему парку, словно лиса, Жебриса, видел и его — закусившего губу, бледного до синевы Грикштаса, и тоску возвратившейся со свидания, по-детски уткнувшейся в подушку Меты; мне было жаль ее. До того жаль, что захотелось подойти и погладить ее светлые волнистые волосы, которые так живописно рассыпались по хрупким покатым плечам, словно созданным для нежной ласки, вздрагивающим под тонким шелком халата; но я знал, что не могу этого сделать, ведь я был далеко, рядом с тем, иным Ауримасом, который по тем же тропкам Дубовой рощи, точно преступник, понурив голову, не глядя по сторонам, плелся домой; и он, как и Мета, не раздеваясь бросился на диван и стиснул ладонями раздираемые сверлящей болью виски; и чувство у него было такое, словно он кого-то невинно осудил, предал, выдал, — а я понятия не имел, как ему помочь, потому что прекрасно понимал, что так оно и есть; что же теперь будет?

Но ничего не произошло; по крайней мере, мне так показалось; ничегошеньки; впрочем, и я мог ошибиться; Грикштас, уже направляющийся вверх по лестнице, увидел Глуосниса, остановился и снова отворил дверь в коридор, откуда только что вышел; раздавались голоса, стучали машинки; Глуоснис учтиво кивнул и пропустил Грикштаса вперед…

Воспитание! Вежливость! — подумал я, прошмыгивая вперед, мимо обоих мужчин, которые тем временем точно два лорда кланялись друг другу; ну, мы еще увидим…

— Пожалуйста, пожалуйста! — настаивал Грикштас, подталкивая Ауримаса к двери; в голосе редактора, к моему величайшему удивлению, не было ни гнева, ни раздражения. — Кажется… ко мне?

— Угадали.

— Я волшебник, Ауримас. Читаю по глазам.

— К вам, — произнес Ауримас, избегая встретиться глазами с Грикштасом. — И совершенно официально.

— Официально?

— Да. По делу.