Тогда, в дождь

Привязанность этих птиц-однолюбов друг к другу вошла в пословицу. Голуби всегда неразлучны, ласково сидят рядышком, а нежные их чувства зачастую выражаются в почесывании друг друга клювами (отсюда традиционное представление о целующихся голубях). Особенно трогательны в своей нежности горлицы (Streptopelia turtur, эст. turteltuvi, латышск. ubele, польск. turkawka, нем. Turteltaube). Известны четыре подвида. Номинальный европейский подвид S. t. Turtur L. Обоюдная привязанность голубей выражается еще и в том — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

XXI

Она так быстро отперла дверь — я и глазом не успел моргнуть, не только подумать, хорошо это или плохо, что я иду к Сонате ночью; во всяком случае, это было лучше, чем ломиться к кому-нибудь из товарищей (было уже изрядно за полночь) или к сторожу при доме писателей близ татарской мечети; идти на Крантялис не хотелось, да и боязно было; ноги подкашивались от непонятной, внезапно одолевшей усталости. Все окружающее снова утратило смысл и цвет, и я находился в кромешной тьме, затравленный, точно изгой, а она тем временем вставила ключ в скважину, потом широко распахнула дверь; остановилась за порогом, протянула руку, придерживая дверь (это должно было выглядеть очаровательно — Соната с простертой рукой), и нетерпеливо ожидала, когда я шагну следом; мне хорошо было слышно ее частое, прерывистое дыхание, будто за ней гнались по пятам; глаза зелеными огоньками мерцали в темноте; это была совсем не известная мне Соната, и я побаивался ее — такой; меня испугала ее поспешность и то, как она бросилась мне на шею, едва лишь я вошел за ней; жаркие руки цепко держали меня.

— Устала…

Я не ответил ей, а тоже поднял руки и обнял ее; судя по всему, полагалось ее поцеловать; говорю — полагалось, потому что я никак не мог понять этой небывалой поспешности, и еще — я боялся темноты, которая окружала нас, боялся Сонаты; мне даже послышался какой-то шорох, вспыхнул свет. Я сразу убрал руки с ее плеч и невольно, точно застигнутый с поличным, попятился к двери; Соната отважно схватила меня за кисть руки.

Появилась Лейшене. Кутаясь в зеленый халат тонкой шерсти, она вынырнула из комнаты, раздвинув широкую стеклянную дверь, обдавая нас тонким запахом хороших духов; я узнал этот запах — иногда так душилась и Соната; Лейшене пытливо глянула на нас обоих и остановилась, держась рукой за дверной косяк, точно так же, как только что стояла Соната, но Соната это сделала, чтобы я поскорее вошел в дом, а Лейшене, пожалуй, как раз наоборот; она тоже спешила — прикрыть дверь; ее лицо выглядело слегка испуганным, но в то же время и похорошевшим, совсем юным — как у Сонаты; слегка встрепанные, блестящие прядки волос, упавшие на высокий гладкий лоб, еще больше оживляли и молодили это лицо. Она стояла с вытянутой рукой и с нескрываемым изумлением глядела на нас; взгляд ее был чуть затуманен — видимо, Лейшене прикидывала, что бы такое сказать; обычные слова здесь были как бы неуместны. И неуместными они были потому, что Соната вперила в нее тоже вопрошающий взгляд, в котором были не только удивление и отвага, но и откровенная, не виданная прежде дерзость — такой она показалась мне гораздо старше, чем была на самом деле, и держалась она, точно между нею и матерью не было никакой дистанции; она и глядела, казалось, не столько на свою мамашу, которая все еще подыскивала слова, сколько на разомкнутые створки платяного шкафа в освещенном резким электрическим светом коридоре; там висел…

— Соната, у нас гости, — наконец проговорила Лейшене, выдержав упорный взгляд дочери. — Будь умницей и веди себя прилично.

— Гости? — Соната выпустила мою руку. — Что же это за гости, мамочка?

Она держалась вполне спокойно, но голос ее дрожал и звучал чересчур громко и звонко; таким тоном с матерью она разговаривала, должно быть, впервые; я прятал глаза. Но и не глядя я видел его — человека, который находился там, в комнатах; мне даже послышалось покашливание — он не скрывался; и, по-моему, Соната видела его, хотя и спрашивала: что за гости; ее голос дрожал; Лейшене улыбнулась печально-понимающе.

— Сама увидишь, — сказала она. — Высокопоставленные… А вы почему не в гостиницу? — нахмурилась она; это ей не шло; нимало не смущаясь, она кивнула в мою сторону. — Разве я тебе не говорила, Соната: если Ауримас иногда опаздывает на автобус… в гостинице всегда…

— А почему они… твои гости… не там?

— Потому что это мои гости, Соната.

— И ты принимаешь их в халате?

Однако! Я втянул голову в плечи и невольно подался назад, к лестничной площадке; не следовало мне идти сюда, определенно; сегодня от Сонаты можно услышать все, что угодно, — чего не услышишь никогда; впрочем, едва ли поспешность ее объяснялась тем, что она хотела во что бы то ни стало застукать здесь свою мамашу в обществе высокопоставленного владельца коричневой шляпы и кожаного пальто; скорее — наоборот.