Тогда, в дождь

— Ты не хочешь меня видеть? Совсем?

Соната. Она. Во что бы то ни стало, когда я меньше всего…

— Не в этом дело…

— Да что с тобой? Тебе плохо?

Не придирается. Не кричит. Хорошо. Голос даже жалобный. Не грозный. Не злой. Сколько времени вы не виделись? С той самой ночи. Говорят, она приходила на Крантялис. Говорят, я выгнал ее. Нехорошо. Говорят, я бредил и звал: Ийя, Ийя. Нехорошо. А вдруг хорошо? Какая разница. Потом.

— Плохо, — ответил он еще крепче сжимая перила. — Мне очень плохо, Соната. Ты знаешь…

— Знаю. Не надо было пить.

— Может быть.

— Особенно водку. От водки тебе всегда плохо.

— Всегда.

— Кто тебя заставлял пить, Ауримас?

— Никто.

— Тогда зачем пил? Целый стакан водки! Ужас, ужас! Захожу в буфет, смотрю… Я чуть не умерла от стыда. Меня все знают.

— Слава богу!

— Что ты сказал? При чем тут…

— Радуюсь, что ты жива. Что не умерла.

— Ауримас, я слышала… это правда, что ты…

— Оставь меня, ладно? Мне так погано, Соната. Мне кажется, я опять его вижу. Вижу! Вижу!

— Ауримас, что ты? — испугалась Соната. В темноте глаза так и горят. — Кого ты видишь, Ауримас?

— Старика. Я вижу Старика.

— Старика?

— Старика. Уйди, уйди, Соната. Пожалуйста!

— Нет! Нет! Сегодня я не позволю. Ты не прогонишь меня. Не сможешь.

— Неужели я тебя…

— Ты не приходил домой, Ауримас. Я знаю.

— Опять бегала?

— Важно, что я это знаю. И еще знаю: если бы я не застала тебя здесь… И где же ты ночуешь, позволь спросить?

— Под небом, Соната. Под серым каунасским небом. Разве мало в городе друзей…

— Мике не видел тебя.

— О-о! Да ты и у него спрашивала?

— Я разыскивала тебя.

— Ну и ладно. Разыскала. Теперь можешь преспокойно удалиться.

— Ауримас! Ты…

— Я хочу быть один. Понимаешь? Совсем один. Я.

— Нет! Нет! Нет! Ни за что. Домой. Ко мне. Слышишь?

— Домой?.. А может, Соната, в самом деле… Старушенция моя небось уже…

— На Крантялис? Завтра, Ауримас. Сходим вместе.

— Вместе?

— А что, ты боишься? Тогда иди сам. Но сначала выспись и расскажи мне, где ты околачивался целую неделю… А тогда уже…

— А если я желаю сейчас… если…

— Ночью? Через мой труп, Ауримас, слышишь? Через труп набитой дуры Сонаты.

— Швегжда ведет практические… Такой славный патанатом. Так славно чикает по животу. Это называется вскрытие… Славное вскрытие по славной белой линии…

— Ауримас! Подумай, что ты говоришь! Надо и меру знать!

— А я по-научному!.. Кто-то, помнится, рассказывал… рассказывал, что… что… — он закашлялся и умолк, ощутив боль в груди — обычную физическую боль; кололо, как шилом; эта боль словно отрезвила его, вернув в реальный мир, от которого он как будто слегка отстранился; вдруг ему сделалось жаль ее, эту девушку, которая стояла рядом и пыталась оторвать его руки от железных перил, в которые он вцепился, точно прилип к ним; он медленно растянул губы в улыбке и зачем-то покачал головой; в груди снова кольнуло; Ауримас невольно застонал.

— Вдохни поглубже, — сказала Соната и придвинулась совсем близко; от нее пахло сиренью. — Говорят, помогает.

— Кто говорит? Швегжда?

— Нет, Даубарас. Он знает.

— Вполне возможно.

— Он рассказывал: когда спускался на парашюте, вдруг схватило сердце, но он сделал глубокий вдох, и…

— Видишь, как прекрасно. Помогает от всех болезней.

— Не язви. Он правда много знает, твой друг Даубарас.

— Мой? С чего это он — мой?

— А чей же еще! Разве не ты меня с ним познакомил?

— Он что, опять объявился?

— Опять.

— Будет у тебя новый папочка, Соната. В коричневой шляпе. Представитель.

— Дурак! Сколько можно пороть глупости!

— Товарищ Лейшис, думаю, не пляшет от восторга.

— Папа ничего не знает.

— О том, что Даубарас с твоей матушкой? Да ведь вся гостиница, по-моему…

— Он не в гостинице! Он уже на совещании во Дворце профсоюзов… А папа…

— Вот уж кто дурак так дурак!

— Ауримас! Он мой отец. И этого достаточно…

— И каждый кому-нибудь доводится отцом. Каждый мужчина.

— Ты, например, нет.

— Я? Недостоин, стало быть, такой чести. А может, рановато еще. Может, я еще когда-нибудь удостоюсь…

— Говори, говори.

— Нет уж, — Ауримас покачал головой. — В другой раз. Когда-нибудь. Не сегодня и не здесь, Соната. Будет случай поговорить.

— Что ж… — она склонила голову набок. — Я знаю: такие разговоры действуют тебе на нервы. И здесь, и не здесь, где угодно. И сегодня, и в другой раз… Пойдем-ка лучше домой. Домой, домой. И спать, только спать.