Тогда, в дождь

— Подожди, — Соната дернула меня за рукав. — Один ты никуда… если так, то вместе…

— Вместе? — Лейшене вытаращила глаза.

— Если так, мамочка… — отвечала Соната. — Но только скажи мне, куда же я в таком случае должна…

— Туда, откуда пришла. Где была до полуночи…

— Там уже закрыто, мамочка, — Соната вздохнула и быстрым взглядом окинула стол. Потом усмехнулась, запрокинула голову и возвела очи к потолку; она хихикала, словно ее щекотали; мне сделалось не по себе от этого смеха.

— Что ж, Ауримас, — повернулась она ко мне, — повезло нам с тобой… Кутить так кутить… и мы не лыком шиты… — она кивнула в ту сторону, где красовались на столе изящные бокалы прозрачного зеленоватого стекла.

— Ты так считаешь? — я подался вперед.

— Сегодня — да! В честь такого выдающегося случая.

Она подошла к столу, взяла бутылку и наполнила два бокала; один придвинула мне, другой взяла сама; можно было подумать, что она умышленно делает все не так, как всегда, что старается досадить матери или просто показать, что она взрослая, самостоятельная и ей нет дела до того, кто да как к ней относится; это отчасти смахивало на представление на тему «отцы и дети»; я же, увы, был в нем всего-навсего статистом; глаза Сонаты горели все тем же блеском, который я заметил в коридоре, едва лишь зажегся свет; да, это была совершенно новая Соната, и она, пожалуй, нравилась мне еще больше, чем та, прежняя; будь здоров, Ауримас!

— Ваше здоровье!

Это был голос Даубараса; он тоже держал бокал с вином (и когда только успел налить?), а обращался он к Лейшене, которая стояла поодаль, смущенная и багровая, и сердито кусала губы; хозяйка резко тряхнула головой.

— Нет так нет, — примирительно отвечал Даубарас, протянул руку и чокнулся с Сонатой. — Глоток доброго вермута никогда и никому не повредит. Это не водка и тем более не спирт, — покачал он головой. — От спирта человек иной раз такого накуролесит, что только держись, ну, а от винца… Итак, друзья мои, пока вы там отплясывали свои фоксы, мы с товарищем директором обсудили уйму важных дел. Намечается в городе Каунасе большая конференция, а разместить делегатов… триста коек, триста подушек… одеял, полотенец… простынь и прочего…

Он был в превосходном расположении духа — этот человек в рубашке с расстегнутым воротом, с широкими гусарскими плечами (эти плечи всегда нравились мне; помнится, иногда, стоя перед зеркалом, я сравнивал их со своими, и, увы, это было, как правило, не в мою пользу, такие плечи были моей затаенной мечтой), — или делал вид, что настроение у него хоть куда, — товарищ из центра с могучей грудной клеткой; он наполняет бокалы и не спешит надевать пиджак, а ведь в комнате вовсе не так жарко; и пиджака этого почему-то вовсе не видать; в коридоре? Зато здесь же, накрывая чуть ли не половину дивана, распласталась во весь разворот газета, рядом валяется книга; читал? Оба читали? Впотьмах? Сомнительная читальня, подумалось мне, и тут же я злорадно, сам не знаю почему, вообразил их перед собой рядом, обоих — Лейшиса и Даубараса; выходит, мне не все равно; и почему он так нагло разглядывает Сонату, точно товар, собственность; и вообще, зачем он сюда приперся? Я подступил ближе к столу и потянулся за бутылкой, которую Даубарас только что поставил на место; Соната схватила меня за руку.

— Больше не смей, — строго сказала она и встала между мной и Даубарасом.. — Хватит.

— Почему?

— Хватит, и все.

— Но я как будто еще… вовсе…

— А как же я… ну…

Даубарас переглянулся с хозяйкой, но та лишь нахмурилась и осторожно кашлянула в кулак; на лбу подпрыгнули жесткие завитки.

— Что ж, нет так нет… — обреченно повторил Даубарас печальным голосом. — Повинуемся дамам, Ауримас. Желание женщины для нас закон. Так говорили рыцари. Хотя это несколько идет вразрез с философией стоиков.

— Интересно, что сказала бы Ева…

— Что? Ну, милый друг, ты не очень-то… Шутки шутить можно даже после полуночи, но все-таки…

— Кому шутки, а кому…

— Шутить, милый друг, можно, да не всем… — Лицо у Даубараса сделалось строгое, он взглянул на меня — точно так же, как и в тот раз, у Меты (ах, вы еще не знаете, сейчас расскажу). — И не всюду шутки уместны… и смотря какие шутки… Если мужчины начнут выбалтывать все, что друг о друге знают или слышали краем уха… трясти свое грязное белье в присутствии… наши уважаемые дамы, по-моему…

— Будут разочарованы? Сомневаюсь! А вдруг им как раз… нашим уважаемым дамам…

— Повторяю, — Даубарас медленно опустил на стол бокал, который все это время держал за тонкую, изящную ножку, — если мы начнем ворошить… да все выкладывать… то и тебе… У меня есть основания полагать…

— Мне? — вымолвил я, хотя намек понял. — Мне-то что? Пожалуйста, сколько угодно. Пусть даже и после полуночи!