Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.(СИ)

- В Италию? - спросил Акку. - Туда, где "Буревестник революции" товарищ Максим Горький ошивается?

- Нет, - ответил Тойво. - Туда, где капитан Блад был рабом на плантации.

И тут же поспешно добавил, чтобы не ждать вопросов:

- Это герой романа Сабатини (на самом деле, конечно, книга Сабатини "Одиссея капитана Блада" вышла только в 1922 году). А место - остров Барбадос.

- Так все время море, круглые дни - яхты, из часа в час - безветрие, постоянно - босиком по берегу, неизменно - рыбалка - это же прискучит через неделю. А как же Революция, борьба, идеалы и все такое? - вроде бы невинно поинтересовалась Лииса.

- Ну, может быть, и надоест через неделю, но мне бы хотелось попробовать. Точнее - нам бы хотелось попробовать. А Революция от меня никуда не денется. Она перманентна, как утверждал Владимир Ульянов, всегда можно вернуться, если что.

- Возвращение в Революцию не всегда подразумевает, возвращению в ту Революцию, которой изначально поклялся служить до последней капли крови, - философски изрек Акку. - Можно и перепутать, оказавшись в контрреволюции.

Следовало, конечно, запомнить эти слова, да голова у Тойво была занята совсем другим.

- А что - на Барбадос теперь можно забесплатно отправиться? - лукаво поинтересовалась Лииса.

- У нас кое-какая финансовая договоренность с Куусиненом имеется, - ответил Тойво, не желая развивать тему про деньги. Получилось не слишком убедительно.

- Ну, Вилли Брандта (подпольное погоняло Отто Куусинена) попробуй еще отыскать, - засмеялся Пааси.

- Попробую, - тихо, но решительно заметил Тойво.

***

Между тем молчание в вагоне, видимо, прискучило беспалому, он тряхнул своей головой, словно отгоняя тяжелые мысли и сказал:

- Наш мир устроен Господом, но Господом ли этот мир обустраивается? Сто лет длилась ливонская война, двести лет избивают старообрядцев. Кто-то может сказать: зачем? Старое - не всегда плохое, старое может быть даже ближе к изначальной Истине, если она нам нужна. Я сам, как Салтыков-Щедрин, придумывал разные каверзы, чтобы не позволить старообрядчеству, как таковому, существовать. И дело не в имущественном достатке и длине бород, дело в том, чтобы сбить народ с пути, создать хаос. Знаешь, что такое "хаос"?

Тойво только неопределенно кивнул головой: вроде бы каждый это знает.

- Хаос - это такой новый порядок. И чтобы его установить, нужно приложить много усилий. Гораздо больше, нежели поддерживая порядок былой.

Бородатый дядька излагал свои мысли, не выказывая ни волнения, ни отчаяния. Будто уже думал-передумал. А передумав - смирился.

- Ты кто? - спросил Антикайнен. Получилось невежливо, но нерусскому это было простительно.

- Николай Дубалов, в миру - прокурор Бежецка, ныне - гармонист. Народ на свадьбах веселю.

И он ловко пробежал обрубками пальцев у себя по груди, словно бы по ладу гармошки.

- А вот ты кто? - таким же тоном спросил Дубалов.

- Тойво, - ответил Тойво. Назвать свое ремесло он затруднился, поэтому добавил. - Тойво Антикайнен.

- А кем работаешь? - непринужденно поинтересовался гармонист.

"Да никем не работаю. Деньги в больших суммах отжимаю у воров, людей плохих жизни лишаю. Работал, не покладая рук. Теперь вот в отгулах по собственному желанию".

Лотта! Вот за кем он ехал! Внезапно картина, как он сел в поезд с Путиловского вокзала, всплыла в его мозгу со всей ясностью. И то, что этому предшествовало, тоже вспомнилось.

- Литерный вагон железнодорожного депо, - сказал Тойво, словно повторяя слова товарища Рахья, который специально зашел к ним с Лиисой и Акку, едва только получил информацию от Консты Линквидста.

- Понятно, - кивнул головой беспалый гармонист. - Железнодорожник, получается. Хорошее дело, чего и говорить.

Тойво даже как-то выдохнул, словно с облегчением. От таких потерь памяти можно и сердечный приступ получить!

- Финны ненавидели карелов не потому, что те были какие-то нечистоплотные или необузданные в своей дикости, - продолжил свой рассказ Дубалов. - Карелы эти знали и придерживались таких древних обычаев, что "цивилизованные" люди ожесточенно эти обычаи отрицали, всячески смеялись и глумились над ними. Как же - финны, то есть, Европа, драгуны, кавалергарды.

Тойво с запоздалым стыдом вспомнил, как много лет назад застал Куусинена, беседующего с карелом-ливвиком возле порта Гельсингфорса. Тогда этот человек ему показался полным лесным дикарем, эдаким Хийси (лешим), оказавшимся в цивилизации. Пренебрежительность - вот, что он чувствовал тогда. Вероятно, так же, только кратно усиливаясь, относились подчиненные Маннергейма к олонецким егерям.

Однако, припоминая, у Куусинена чувства своего превосходства не было никакого. Наоборот, он беседовал с ливвиком с великим уважением, прислушивался к нему, как к мудрому учителю, даже, несмотря на то, что говорил тот смешно, используя устаревшие и почти полностью вышедшие из употребления слова и выражения.