Токийская головоломка

Я очень одинок. Наверное, я ощущал бы себя совсем по-другому, если бы употреблял алкоголь. Но я быстро пьянею.

Всю жизнь рядом со мной никого не было. Все вещи я делал в одиночку, ни на секунду не задумываясь, что кто-нибудь протянет мне руку помощи.

Женщины меня очень пугают. Рядом с ними я всегда начеку. Они окружали меня с детства, но нравился им мой отец, а значит, они необязательно были искренни со мной. Хотя они уверяли меня в своей любви, я ни разу не поверил им, ведь насквозь видел, что у них в душе.

Нет, благородства в их сердцах было мало. Глубокое восхищение отцом, неимоверная расчетливость и желание привлечь его внимание ради собственной выгоды, живой интерес ко мне, единственному ребенку, некоторое любопытство к моему необычному телу и крохотная щепотка искренности – вот из чего были сотканы их души. Поэтому я каждый раз содрогался, слыша: «Бедный Тота-кун!» или «Какой ты молодец!».

Впрочем, и те, кто не говорил этого вслух, были такими же, ведь втайне думали то же самое. Я никогда по-настоящему не открывал сердце девушкам и ни разу им не доверялся. Неприятно все время находиться в их компании. Лучше быть одиноким инвалидом, чем жить в окружении таких людей.

Отец не жалел денег на самые современные протезы. Раз за разом он заказывал для меня экспериментальные разработки. Надо сказать, протезы быстро усовершенствовались. Достаточно привыкнуть к ним, и сможешь делать самостоятельно что угодно.

У меня даже был автомобиль с водительским сиденьем, изготовленным под мое тело. А раз я могу поехать куда душа пожелает, то я никогда и не скучаю. Даже будучи в одиночестве.

Но, конечно же, мне всегда было невыносимо грустно. Ужасно хотелось, чтобы в моей жизни появился человек, по-настоящему понимающий меня.

Единственным, кого я впустил в свою душу, стал Катори. Он жизнерадостный, с ним есть о чем поговорить. Он всегда поднимал мне настроение и вдобавок не испытывал ко мне ни капли сострадания – одним словом, относился ко мне как к обычному человеку. Он открыто говорил о моих недостатках и в меру хвалил меня за мои достоинства. Поэтому я уже вскоре понял, что больше не смогу без него. Если я не вижу его хотя бы день, то скучаю, а сердце ноет.

Поэтому когда Катори прижимал меня к себе, мне это совсем не казалось странным. Честно признавшись себе, что мне был нужен такой человек, я почувствовал себя очень счастливым. Прозвучит странно, но вместе с радостью, печалью или умиротворением я тогда испытывал беспокойство. Мне и самому казалось удивительным, что во мне сосуществуют такие эмоции. Ведь мое настроение всегда было спокойным.

Когда Катори был внутри меня, мне казалось, что я женщина. Я совершенно не понимаю, что такое мужественность, а что такое женственность. Только вот никто не удосужился мне объяснить, что как мужчина я должен делать то-то и вести себя таким-то образом.

Однако мне понятно, что подобные отношения не норма. Мужчинам нельзя делать такие вещи друг с другом. Поэтому наутро после ночи с Катори я не могу смотреть ему в лицо. Я часто засыпаю в кровати, а он, не одеваясь, ложится на соседнем диване. Каждый раз я отчего-то не могу глядеть на него. Если я просыпаюсь первым, то время до его пробуждения становится для меня настоящим адом. Мне хочется, чтобы он заснул навечно. Когда он встает с дивана, мне хочется умереть от стыда. Я чувствую, как краснею с головы до пят, и не могу открыть глаза. Таким было и сегодняшнее утро.

* * *

Когда я очнулся, с балкона доносились гадкие звуки кислотного дождя, разъедающего планету. Я пошевелился в кровати. Под боком было что-то твердое. С трудом продрав глаза, я подтянул предмет к себе. «Токийский Зодиак». Видимо, я задремал за книгой.

Я медленно перевернулся на спину. Лежа в темноте с полуприкрытыми глазами и туманом в голове, я некоторое время блуждал между сном и явью. Мое воображение рисовало закат, водные просторы с сотнями сверкающих пенных барашков и медленно дрейфующую доску. А на этой доске раскинулся я. Подложив руки под голову, я любовался, как голубое небо плавно окрашивалось в цвет индиго.

Вода куда-то неспешно текла. Я не был уверен, река ли это или море. Весел у меня не было, и я сдался на милость течения. Что меня ждало впереди? Смерть? Или простые человеческие радости? Кто знает. Но одно я понимал твердо: никакой надежды нет. Близилась ночь, и я почти не сомневался, что умру.

Но как я ни напрягал память, мне никак не удавалось вспомнить, чем я занимался днем. В полудреме я завороженно смотрел то ли сон, то ли фантазию, сотканную силой мысли. Фантазия, перетекающая в сон? Какое же странное ощущение. Еще шаг – и этот мир должен был меня поглотить. Но в этот самый момент я вдруг вспомнил, что делал перед тем, как провалиться в сон. Вспомнил все до мельчайших подробностей. Я совершил нечто чудовищное.

«О инфернальная, земная и божественная Бомбо, приди…» – пробормотал я себе под нос. Неужели я сам, своими руками сотворил все это?! Страшно подумать!