Токио. Станция Уэно

Не могли принять тот факт, что наш единственный сын, которому только что стукнул двадцать один год, внезапно скончался.

Шок, грусть, злость – эти чувства настолько переполняли нас, что слезы казались неуместными.

Пробили стенные часы – похоже, прошло уже немало времени, но я совсем не ощутил его хода.

Моя восьмидесятилетняя мать сложила ладони в молитве, а потом накрыла лицо Коити белой тканью.

– Ты так много работал, столько денег в него вложил, и вот, казалось, теперь мог бы вздохнуть с облегчением, но… – сказала она мне. – Что поделать, не везет тебе… Похороны уже завтра, так что пора ложиться спать. Ванну я уже подогрела.

Сидя на полу, мама подтянула колени к груди. Слезы текли по ее покрытому морщинами лицу.

Войдя в ванную, я взял бритву и уставился в свое отражение в четырехугольном зеркале с отбитым правым уголком.

Я почувствовал какую-то необъяснимую тревогу, глядя на свое ничуть не изменившееся, хорошо знакомое лицо.

С того самого момента, как мне показали обнаженное тело Коити в полицейском морге, я все не решался назвать вещи своими именами. И тем не менее у алтаря – тело Коити, уснувшего вечным сном.

Там – мертвое лицо Коити.

Коити умер.

И завтра, и потом он останется мертв. Он умер навсегда.

Стоило мне только подумать об этом, сердце заколотилось как бешеное, и я все никак не мог успокоиться.

Когда я вышел на улицу, дождь закончился.

Воздух после дождя был чистым, а плеск волн слышался гораздо отчетливее, чем обычно.

На небе сияла похожая на жемчужину белоснежная полная луна.

Дома тонули в лунном свете, казалось, будто они погрузились на дно глубокого озера.

Белой полосой тянулась дорога.

Она вела к Мигитахаме.

Подул ветер, и белевшие в ночи лепестки сакуры закружились в воздухе. Я вспомнил, что цветение в Хамадоори начинается на две-три недели позже, чем в Токио.

Волны шумели все громче.

Я в одиночестве стоял в темноте.

Свет сам по себе не в силах разогнать тьму.

Он лишь ищет, что именно ему осветить.

И меня он никогда не находит.

Так я и продолжаю жить – в темноте…

Когда я вернулся домой, все уже спали, устроившись на полу.

Я переоделся в пижаму, лежавшую на моем футоне, опустил голову на подушку и закутался в одеяло.

Настороженно прислушиваясь к звукам и шорохам дома, я в какой-то момент задремал, а когда проснулся, слабые лучи солнца уже пробивались в комнату сквозь щель меж занавесками.

Что поделать, не везет тебе… Слова матери эхом отдавались в груди, будто капли дождя по крыше. Я крепко сжал кулаки под одеялом и осторожно, чтобы не разбудить Сэцуко, спавшую рядом, отвернулся в противоположную сторону.

В качестве распорядителя похорон именно мне пришлось отправиться в дом деревенского старосты, чтобы соблюсти все формальности.

Дул свежий, но не слишком холодный ветер.

Деревья сакуры передо мной колыхались, будто соревнуясь, кто сбросит на землю больше лепестков.

Шагая вперед, я чувствовал, насколько высоко раскинулось над головой небо.

Под этим ясным голубым небом начинался новый весенний день.

«Я стараюсь изо всех сил», – подумал я.

«Можно, я больше не буду стараться?»

Я неустанно старался с тех самых пор, как узнал о смерти Коити.

А еще и до этого, на работе. Впрочем, теперь усилия были иного рода – я старался, чтобы выжить.

Не то чтобы я хотел умереть – просто устал стараться.

С ветки сакуры слетела прямо вниз какая-то неизвестная мне птица с белой грудкой – не воробей, не голубь и не камышевка. Совершенно не обращая на меня внимания – хоть она, несомненно, и слышала мои приближающиеся шаги, птица принялась деловито расхаживать по гравию, точно молодой учитель у доски с куском мела в руке за спиной.

Сдвинувшись левее, птица пропала из моего поля зрения. Когда я обернулся, ее уже нигде не было.

Лишь лепестки сакуры все падали на землю. Я подумал, что, быть может, эта птица – на самом деле Коити?

Время текло медленно. Я старался идти быстрее, но шаги мои будто тонули в глубокой тишине. Если время тянется так неспешно, что даже невозможно уловить его ход… тогда, может, смерть – это когда время останавливается и только ты остаешься в этом пространстве… или когда и ты, и пространство исчезаете, и только время течет дальше… Куда же ты отправился, Коити? Неужели тебя теперь нигде нет?

К моему возвращению в доме уже стояли венки, раздвижные двери были сняты и всюду сновали женщины в передниках. Похоже, это пришли помогать родственницы Сэцуко и наши соседки. Они принесли с собой разделочные доски и ножи. Слышно было, как на кухне уже что-то нарезают в несколько рук.